Ц родилась 26 сентября 1892 года в Москве и всегда ощущала себя детищем города, «отвергнутого Петром». Ее детство «лучше сказки» - прошло в непростой семье. Отец - искусствовед европейского масштаба, основатель и директор Музея изящных искусств, мать - редкостно одаренная в музыке ученица Рубинштейна. В 16 лет Ц начала печататься. До революции в России вышли три книги ее стихов: «Вечерний альбом» (1910), «Волшебный фонарь» (1912) и «Из двух книг» (1913). В 20-е годы были изданы две книги с одинаковым названием «Версты», где была собрана лирика 1914-1921 годов. С самого начала творческого пути Ц не признавала слова «поэтесса» по отношению к себе, называя себя «поэт Марина Цветаева». Внешние события предреволюционной истории мало коснулись ее стихов. Много позднее она скажет, что «поэт слышит только свое, видит только свое, знает только свое». Первая мировая война и революция задели ее постольку, поскольку затронули судьбу ее мужа и детей. Помимо жизненных трагедий в первые годы революции (неизвестность судьбы мужа, бытовая неустроенность, голод, смерть маленькой Ирины) Ц переживает и творческую драму: обе ее книги «Версты» оказались непонятыми читателями, даже любивший и глубоко ценивший Ц Осип Мандельштам в статье «Литературная Москва» более чем резко отозвался о ее стихах (он подчеркнул несвоевременность субъективно-лирической поэзии в эпоху исторических катаклизмов). Все это усиливало у Ц ощущение собственной ненужности в России. Но главной причиной ее эмиграции было стремление воссоединиться с мужем. Суровая доля С. Я. Эфрона послужила толчком к созданию «Лебединого стана», цикла стихов, посвященного Белой армии. Этот цикл - не гимн белому движению, а реквием его обреченной жертвенности, реквием скорбному пути мужа. В эмиграции Ц была мучительно одинока - без России и русской земли, вне эмигрантской среды. Ее разрыв с русской эмиграцией был обусловлен тем, что она отстаивала высшую правду поэта - его право быть над схваткой, на поэтическую честность. Ц не проклинает революцию. Более того, в статье 1932 года «Поэт и время» она высказала удивительно объективную для человека ее судьбы мысль о всеохватывающем влиянии революции на русскую культуру, русскую поэзию, на жизненный и творческий путь русских поэтов XX века: Встал вопрос о возвращении в Россию. Ц понимала, какие сложности ждут ее на родине, - но все же решилась вернуться. В одном из стихотворений 1939 года она предчувствует: «Дано мне отплытье // Марии Стюарт». Как и трагическая королева Шотландии, Ц - ненужной, изгнанницей - 12 июня 1939 года отплыла из Франции на родину навстречу бедам и гибели. Арестованы муж и дочь. Гослитиздат задерживает книжку стихов. «Благополучные» поэты отпускают в ее адрес иронические шпильки, устраняясь от какой бы то ни было помощи. Нет в живых Блока, Гумилева, Есенина, Маяковского и Мандельштама. Как и в годы «военного коммунизма», не на что жить. С началом Великой Отечественной войны Ц совсем растерялась, боялась, что не сумеет прокормить сына. В начале августа она вместе с группой писателей выехала в небольшой городок на Каме Елабугу. Ц была готова на все, лишь бы получить хоть какую-то работу. 26 августа она написала заявление в Литфонд с просьбой принять ее на работу в качестве судомойки. Но и в этом ей было отказано. 31 августа 1941 года великий русский поэт Ц добровольно ушла из жизни. В одной из предсмертных записок - строки: «А меня простите - не вынесла». В 1934 году была опубликована одна из программных статей Ц «Поэты с историей и поэты без истории». В этой работе она делит всех художников слова на две категории. К первой относятся поэты «стрелы», т. е. мысли и развития, отражающие изменения мира и изменяющиеся с движением времени, - это «поэты с историей». Вторая категория творцов - «чистые лирики», поэты чувства, «круга» - это «поэты без истории». К последним она относила себя и многих любимых своих современников, в первую очередь - Пастернака. Одна из особенностей «поэтов круга», по мнению Ц, - лирическая погруженность в себя и, соответственно, отстраненность и от реальной жизни, и от исторических событий. Истинные лирики, считает она, замкнуты на себе и потому «не развиваются». ощущение единства жизни и творчества Одна из главных черт - самодостаточность, творческий индивидуализм и даже эгоцентризм. Раннее осознание противостояния поэта и «всего остального мира» сказалось в творчестве молодой Ц в использовании излюбленного приема контраста. Это контраст вечного и сиюминутного, бытия и быта: чужие («не мои») чары «сомнительны» ибо они - чужие, следовательно, «мои» чары - истинные. Это прямолинейное противопоставление осложняется тем, что дополняется контрастом тьмы и света («темная и грозная тоска» - «светловолосая голова»), причем источником противоречий и носителем контраста оказывается сама героиня. Своеобразие цветаевской позиции - ив том, что ее лирическая героиня всегда абсолютно тождественна личности поэта. Поэзия Ц - прежде всего вызов миру. Трагедия потери родины выливается в эмигрантской поэзии Ц в противопоставление себя - русской - всему нерусскому и потому чуждому. Индивидуальное «я» становится здесь частью единого Русского «мы», узнаваемого «по не в меру большим сердцам». Но главное противостояние в мире Ц - это вечное противостояние поэта и черни, творца и мещанина. Ц утверждает право творца на свой собственный мир, право на творчество. Подчеркивая вечность противостояния, она обращается к истории, мифу, преданию, наполняя их собственными чувствами и собственным мироощущением. Так рождается поэма «Крысолов», в основе сюжета которой лежит немецкое предание, под пером поэта получившее иную трактовку - борьбы творчества и мещанства. Для поэзии Ц характерен широкий эмоциональный диапазон, поэзия Ц строится на контрасте используемой разговорной или фольклорной речевой стихии (ее поэма «Переулочки», например, целиком построена на мелодике заговора) и усложненной лексики. Лексический контраст нередко достигается употреблением иноязычных слов и выражений, рифмующихся с русскими словами: 0-де-ко-лонов Семейных, швейных Счастии (kleinwenig!) Взят ли кофейник?.. (Поезд жизни. 1923).

Для Ц характерны также неожиданные определения и эмоционально-экспрессивные эпитеты. Вообще в поэзии Ц оживают традиции позднего романтизма с присущими ему приемами поэтической риторики. Отличительная особенность цветаевской лирики - неповторимая поэтическая интонация, создаваемая искусным использованием пауз, дроблением лирического потока на выразительные самостоятельные отрезки, варьированием темпа и громкости речи. Интонация у Ц часто находит отчетливое графическое воплощение. Так, поэтесса любит с помощью многочисленных тире выделять эмоционально и семантически значимые слова и выражения, часто прибегает к восклицательным и вопросительным знакам. Паузы передаются с помощью многочисленных многоточий и точки с запятой. Кроме того, выделению ключевых слов способствуют «неправильные» с точки зрения традиции переносы, которые нередко дробят слова и фразы, усиливая и без того напряженную эмоциональность: «Крово-серебряный, серебро-Кровавый след двойной лия...». Осмысляя свое место в русской поэзии, Цветаева отнюдь не принижает собственных заслуг. Так, она естественно считает себя «правнучкой» и «товаркой» Пушкина, если не равновеликой ему, то стоящей в том же поэтическом ряду: Но при всей близости к Пушкину, увиденному, конечно, по-цветаевски субъективно, при «пушкинском» подходе к теме смерти и творчества - Цветаева остается самобытной. Там, где у Пушкина светлая гармония мудрости и понимания, у нее - трагический разлад, надрыв, бунт. Интересная черта: часто крупные темы выливаются в стихотворения-миниатюры, представляющие собой своеобразную квинтэссенцию ее чувств и лирических размышлений. Таким стихотворением можно назвать «Вскрыла жилы: неостановимо» (1934), в котором слились и сравнение творческого акта с самоубийством, и мотив вечного конфликта художника с не понимающим его «плоским» миром. Одно из наиболее характерных состояний Цветаевой-поэта - состояние абсолютного одиночества. Оно вызвано постоянным противостоянием с миром, а также характерным для Цветаевой внутренним конфликтом между бытом и бытием. Вечный цветаевский конфликт бытового с бытийным не мог не породить романтического двоемирия в ее поэзии. Ц не любила свою эпоху, часто искала душевную гармонию в обращении к прошлому. В понимании одиночества творца Ц следует традиции Баратынского, обращавшегося к «читателю в потомстве». Но - и в этом своеобразие Ц - позиция крайнего индивидуализма и погруженности в себя лишили ее «друга в поколеньи». Россия всегда была в ее крови - с ее историей, бунтующими героинями, цыганами, церквями и Москвой. Вдали от родины Ц пишет многие из своих наиболее русских вещей: поэмы, основанные на фольклорном материале и стилистике народной песенной речи («Переулочки». «Молодей»): многочисленные стихотворения, прозаические сочинения («Мой Пушкин», «Пушкин и Пугачев». «Наталья Гончарова. Жизнь и творчество»). Русскость Цветаевой приобретает в эмиграции трагическое звучание потери родины, сиротства: «По трущобам земных широт // Рассовали нас, как сирот». Отлучение от родины, по Ц, для русского смертельно: «Доктора узнают нас в морге // По не в меру большим сердцам». Трагизм цветаевской тоски по России усиливается и тем, что тоскует поэт опять-таки по несбывшемуся, ибо «Той России - нету, // Как и той меня». Вся лирика Цветаевой по сути - лирика внутренней эмиграции от мира, от жизни и от себя. В XX веке она ощущала себя неуютно, ее манили эпохи романтического прошлого, а в период эмиграции - дореволюционная Россия. Эмигрант для нее - «Заблудившийся между грыж и глыб// Бог в блудилище» (Эмигрант, 1923).

Урок литературы 11-ом классе

Тема:

Учитель русского языка и литературы: Пугачёва И.П.

«Моим стихам… настанет свой черёд»

М. Цветаева

Тема урока: Марина Цветаева. Лирика. Своеобразие поэтического стиля.

Цели урока:

Познакомить обучающихся с биографией Марины Цветаевой, рассказать о её нелёгкой судьбе.
Выделить основное направление её стихов.
Раскрыть своеобразие поэтического стиля Цветаевой.
Воспитывать одиннадцатиклассников на примере жизни и творчества поэта; воспитывать чувство долга, личной ответственности за судьбу поколений, страны, прививать любовь к Родине.

Оборудование: портреты М. Цветаевой в разные годы: с отцом, с дочерью Ариадной, с мужем С Эфроном, портрет поэта в последний год жизни, подборка статей из газет, журналов, сборники стихов, автобиографическая проза и др.

Ход урока:

Эпиграф: Всё понять и за всех пережить».

Организация класса.

Вступительное слово учителя о поэтах 20-го века, чьи имена «возвратились» к нам. (Сборник стихов «Реквием»).

Каждый поэт обретён на «свой жестокий век», и как бы приглушённо ни звучал его голос, «не страшась, не требуя венца», он не может высказать своей правды.

Поэт не может, в страхе обхватив голову руками и слыша лишь удары собственного сердца, которые кажутся ему топотом погони, бежать, как пушкинский Евгений.

Наше давнее прошлое не хотело давать Поэту права на единственный способ утвердить собственное достоинство – сказать правду.

Поэты должны были следовать единственной, свыше утверждённой правде, или втискивать свою правду в дозволенные рамки.

Об этой трагедии своего поэтического поколения говорила Ольга Берггольц (зачитать стихотворение из сборника «Реквием»).

Поэты расплачивались за правду не только кровью, тюрьмами, лагерями, ссылками, но долгим молчанием – им запрещали говорить правду читателям.

Поверим, что то время ушло безвозвратно… Но чтобы эти времена действительно ушли, мы должны о них знать и помнить. Как сказал А. Жигулин, «не надо бояться памяти». Но чтобы сказать о своём времени правду, нужен дар говорить её, дар Поэта.

И таким даром обладали многие поэты, чьи имена возвратились к нам. Это А. Ахматова, Н. Гумилёв, Б. Пастернак, О. Мандельштам, М. Цветаева.

Сообщение темы и цели урока. Запись темы урока в тетради.

Чтение эпиграфа на доске к уроку:

«Всё понять и за всех пережить».

М. Цветаева.

Словарная работа.

Эссе – литературный очерк;

Эол – бог ветра;

Аура – слабый ветерок;

Дисгармония – несозвучность;

Диллема – выбор, вариант;

Филистерство – пошлость, мещанство;

Фимиам – льстивое восхваление.

(Слова записываются в тетради обучающихся).

«Её душа родилась крылатой…» (Биография М. Цветаевой.)

Родилась в Москве 26 сентября 1892 года, с субботы на воскресенье, в полночь, на Иоанна Богослова, в тихом переулке, в небольшом уютном доме, похожем на усадьбу фамусовского времени.

Полночь, листопад, рябина, пылающая и горькая – навсегда вошла в геральдику её поэзии. Она (рябина) стала символом судьбы, тоже переходящей и горькой, пылающей творчеством.

(Звучит стихотворение: «Красною кистью рябина зажглась…»).

Отец – И.В. Цветаев – профессор-искусствовед, создатель Музея изобразительных искусств (ныне Государственный музей имени А.С. Пушкина).
Мать – М.А. Цветаева (Мейн – из обрусевшей немецко-польской семьи) – талантливая пианистка, ученица Антона Рубинштейна.
От матери – музыкальность, особый дар воспринимать музыку через звук. Эта музыкальность сказалась в её стихах.
В 16 лет М. Цветаева закончила гимназию и уехала в Париж, чтобы продолжить образование по специальности старофранцузская литература.
М. Цветаева была очень образованнейшим человеком, одарённым. С 6-ти лет писала стихи на русском, французском, немецких языках.
В 18 лет (1910 год) – авторский сборник стихов «Вечерний альбом». Стихи записывались в альбом – это было в традиции всех русских барышень 19 века, записывались вечерами под свет керосиновой лампы.

Ранние стихи отличались от стихов сверстниц:

ничего не выдумывала;
никому не подражала.

Оценили её стихи: М. Волошин, В. Брюсов, Н. Гумилёв.

Их оценки были возвышенными, но она их оправдала.

(Звучит стихотворение «Моим стихам… настанет свой черёд»).

В 1911 году Марина Цветаева вышла замуж за Сергея Эфрона. Родилась дочь Ариадна (Аля) – из мифологии.

Творчество Цветаевой.

Цветаева не только поэт. Она драматург, литературовед, эссеист. Писала не только стихи и поэмы, а также драмы, статьи, автобиографические произведения. (Показать книгу «Автобиографическая проза»).

И всё-таки сначала поэзия. Можно выделить три направления: любовь, творчество, Родина.

Любовь.

Большое впечатление производят цветаевские стихи о любви.

(Звучат стихотворения:

«Я тебя отвоюю».

«Ты меня никогда не прогонишь».

«Полюбил богатый бедную»).

Самое известное и проникновенное из всех стихов о любви – песня к милому. «Вчера ещё в глаза глядел» (Исполняет учитель).

Творчество.

Многие стихи Цветаевой сгруппированы в циклы: «Стихи о Москве», «Стихи к Блоку», «Ахматовой» и др. Кстати, с А. Блоком она не была знакома, но была возвышенно влюблена в его поэзию.

(Звучит стихотворение «Стихи к Блоку»).

Но особую любовь, особое от ношение было у М. Цветаевой к Пушкину. Это естественно, т.к. Пушкин – национальное достояние России, он сама Россия – «солнце русской поэзии». У неё есть очерк «Мой Пушкин».

Самостоятельная работа.

Задания:

Прочитать «Стихотворение о Пушкине» про себя, затем вслух;
Определить основную идею стих отворения.
Какими поэтическими средствами пользуется автор?

Родина.

Любовь к родине – истинно поэтическое чувство. Без любви к Родине нет поэта.

Любовь к родине, к России, к русской истории, к русскому слову Цветаева пронесла через все скитания, беды и несчастья. Она выстрадала эту любовь.

Марина Цветаева не приняла революцию. В 1922 году, с разрешения советского правительства выехала за границу к мужу С. Эфрону – участнику белого движения, находившемуся в то время в эмиграции. Он учится в университете в Праге. Прожили в Чехии до 1925 года. Там родился сын Мур.

17 лет провела она за рубежом (Германия, Чехословакия, Франция). Это было её величайшим испытанием, испытанием духа, характера, таланта.

Она оказалась в полном одиночестве за границей. И хотя она много и плодотворно работала, последняя книга её вышла в 1928 году. (Вышли «Поэма Горы», «Поэма конца», стихотворения и др.).

Наступило разочарование об эмиграции, о белом движении. По иному они смотрят с мужем на события в России.

(Звучат стихотворения: «Стихи к Чехии», «Стихи к Сыну»).

М. Цветаева поняла, что её читатель там, на родине, что русское слово может найти отклик только в России.

(Ученик читает стихотворение «Родина»).

Сомнения, переживания приводят к мысли о возвращении в Россию. Она окончательно решает вернуться на родину. Муж и дочь вернулись в Россию раньше неё – в 1937 году, М. Цветаева вернулась в 1939 году, где она делает последний выбор – роковой.

Последние годы жизни М. Цветаевой, причины смерти.

В 1939 году арестовали мужа и дочь. Мужа расстреляли в 1941 году – она не знала. Дочь провела в сталинских лагерях и ссылке 16 лет (умерла в 1975 году). Сын погиб на фронте в Белоруссии в 1944 году.

Во время войны Цветаева уезжает в небольшой город Татарии – Елабугу. 31 августа 1941 года покончила с собой. Могила её затерялась…

Причины смерти:

Сестра находилась два года в тюрьме;
Муж расстрелян, дочь арестована;
В Союзе писателей и Литературный фонд не приняли на работу;
Делала переводы – их не печатали;
Заявление с просьбой в писательскую посудомойку – не приняли.

Ни родных, ни работы, ни средств к существованию…

(Учитель читает стихотворение В. Сумбатова «Памяти М. Цветаевой»):

Одна, ни с чем не схожая,

Несхожая, горда,

Дорогою прохожею

Ни шла ты никогда.

Ты видела и слышала

По-своему всегда.

Своим узором вышила

Пролётные года.

К урокам равнодушная

И в дружестве трудна.

Одной себе послушная

Осталась ты одна.

И не стерпев изгнания,

Домой вернулась вдруг,

Но там нашла страдания

Верёвку, стул, да крюк.

И в петле непреклонная

Склонилась голова.

И смолкли самозваные

Ударные слова…

Заключительное слово учителя о творчестве М. Цветаевой.

Так трагически завершается жизненный путь М. Цветаевой, но поэзия её не умирает, она продолжает жить.

Исполнилось пророчество Цветаевой, что «её стихам настанет свой черёд».

Сейчас её стихи занимают высокое место в истории поэзии.

1992 год – по решению ЮНЕСКО – год Марины Цветаевой.

Итоги урока:

Вывод.
Поурочный балл.

Д/з: стр.72 – 78 (по учебнику-хрестоматии), прочитать очерк «Мой Пушкин», написать отзыв о прочитанном.

С шестнадцати лет начала печатать свои стихи. Ее первые сборники - «Вечерний альбом» (1910 г.) и «Волшебный фонарь» (1912 г.) - встретили единодушное одобрение таких поэтов, как Брюсов, Волошин, Гумилев.

Последующие сборники выходили небольшими тиражами (сборник «Версты» был издан в Москве в 1921 году тиражом одна тысяча экземпляров). Поэтическая индивидуальность Марины Цветаевой, а также тематика ее творчества:

· Россия,

· любовь и смерть,

· поэзия - поставили ее имя на высшую ступень поэтического мастерства.

Революцию она не приняла. Период с 1917 по 1920 год был в ее жизни трудным и драматичным: Марина и ее старшая дочь Аля (Ариадна) испытывали нужду, холод и голод, умерла маленькая дочь, отданная в приют из-за голода. В 1922 году М. Цветаева с семьей эмигрировала из России. Первые три года, проведенные в Праге (до конца 1925 года), оказались самыми светлыми. Встреча с любимым мужем, рождение сына Георгия, выход в свет новых книг: «Стихи к Блоку», «Разлука», «Психея», «Ремесло». Оказавшись в Париже, она столкнулась с материальной нуждой, испытывала тоску по Родине, ненависть к фашизму. Чувство одиночества, изоляция в эмигрантском кругу побудили ее вернуться на Родину. В 1939 году она возвратилась с сыном в СССР, где уже были С. Эфрон и старшая дочь. Но участь всех членов семьи оказалась плачевна: С. Эфрона расстреляли, Ариадну сослали, Марина осталась без работы, без жилья, получая редкие гонорары за переводы. Цветаева быстро уводит читателя в мир своих ритмов, образов, слов, эмоций. Она любила музыку и умела ворожить словами, как слагатели древних заговоров. Ее поэтические посвящения А. Пушкину, А. Блоку, А. Ахматовой, В. Маяковскому, Б. Пастернаку говорят о понимании ею роли и ценности каждого поэта. «Ее всегда окружало, как облако, звучание стихов», - подытожил И. Эренбург.

Особенности:

Если существуют поэты, воспринимающие мир посредством зрения, умеющие смотреть, закреплять увиденное в зрительных образах, то Марина была не из их числа. Мир открывался ей не в красках, а в звучаниях. «Когда вместо желанного, предрешенного, почти приказанного сына Александра родилась я, мать, самолюбиво проглотив вздох, сказала: «По крайней мере, будет музыкантша». Музыкальное начало было очень сильным в творчестве Цветаевой. В ее поэзии нет и следа покоя, умиротворенности, созерцательности. Она вся – в буре, в вихревом движении, в действии и поступке. Более того, ей было свойственно романтическое о творчестве как о бурном порыве, захватывающем художника, ураганном ветре, уносящем его. Откроешь любую книгу – сразу погружаешься в ее стихию – в атмосферу душевного горения, безмерности чувств, постоянного ухода от нормы, драматического конфликта и противоборства с окружающим миром.
Вечная и самая дорогая Цветаевой тема – свобода и своеволие не знающей меры души. Она дорожит и любуется этой прекрасной, окрыляющей свободой:
Не разведенная чувством меры –
Вера! Аврора! Души – лазурь!
Дура – душа, но какое Перу
Не уступалось – души за дурь?
Свободна сама поэзия Цветаевой. Ее слово всегда свежее, не затертое, прямое, конкретное, не содержащее посторонних смыслов. Такое слово передает жест не только душевный, но и физический; оно, всегда ударное, выделенное, интонационно подчеркнутое, сильно повышает эмоциональный накал и драматическое напряжение речи: «Нате! Рвите! Глядите! Течет, не так ли? Заготавливайте чан!»

Но главным средством организации стиха был для Цветаевой ритм. Это – сама суть, сама душа ее поэзии. В этой области она явилась и осталась смелым новатором, щедро обогатившим поэзию XX века множеством великолепных находок. Она беспощадно ломала течение привычных для слуха ритмов, разрушала гладкую, плавную мелодию поэтической речи. Ритмика Цветаевой постоянно настораживает, держит в оцепенении. Ее голос в поэзии – страстный и сбивчивый нервный монолог, стих прерывист, неровен, полон ускорений и замедлений, насыщен паузами и перебоями.

Поэзия Марины Цветаевой немелодична, ненапевна, дисгармонична. Наоборот, она вобрала в себя рокот волн, раскаты грома и крик, затерявшийся в арии морского шторма. Цветаева восклицала: «Я не верю стихам, которые льются. Рвутся – да!». Она умела рвать стих, дробить на мелкие части, «разметать в прах и хлам». Синтаксис и интонация как бы стирают рифму. И дело здесь в стремлении Цветаевой говорить цельно и точно, не жертвуя смыслом. Если мысль не вмещается в строку, необходимо либо «досказать» ее, либо оборваться на полуслове, забывая о рифме. Коль мысль уже оформлена, образ создан, заканчивать стих ради полноты размера и соблюдения рифмы поэт считает излишним:
Не чужая! Твоя! Моя! Цветаева всегда хотела добиться максимума выразительности при минимуме средств. В этих целях она предельно сжимала, уплотняла свою речь, жертвовала эпитетами, прилагательными, предлогами, другими пояснениями, строила неполные предложения:
Все великолепье –
Труб – лишь только лепет
Трав – перед тобой.
Марина Цветаева – большой поэт, ее вклад в культуру русского стиха XX века значителен. Судорожные и вместе с тем стремительные ритмы Цветаевой – это ритмы XX века, эпохи величайших социальных катаклизмов и грандиозных революционных битв.

30. Характеристика творчества М.Кузмина, М.Волошина или В.Ходасевича (по выбору).

М.Волошин

Максимилиан Кириенко-Волошин родился семье юриста, коллежского советника. Вскоре после рождения сына у родителей Волошина произошёл разрыв отношений, Максимилиан остался с матерью. С 1897 по 1899 год Максимилиан учился в Московском университете, был отчислен «за участие в беспорядках» с правом восстановления, продолжать обучение не стал, занялся самообразованием. В 1900-х много путешествовал, занимался в библиотеках Европы, слушал лекции в Сорбонне. 1903 год в Москве, легко становится «своим» в среде русских символистов; начинает активно публиковаться. С этого времени, живя то на родине, то в Париже, много делает для сближения русского и французского искусства; с 1904 года из Парижа регулярно посылает корреспонденции для газеты «Русь» и журнала «Весы», пишет о России для французской прессы. Женится на художнице Маргарите Васильевне Сабашниковой и поселяется с ней в Петербурге. Их сложные отношения отразились во многих произведениях. Первый сборник «Стихотворения. 1900--1910» вышел в Москве в 1910 году, когда Волошин стал заметной фигурой в литературном процессе: влиятельным критиком и сложившимся поэтом с репутацией «строгого парнасца».В 1924 году с одобрения Наркомпроса Волошин превращает свой дом в Коктебеле в бесплатный дом творчества. Творчество Максимилиана Александровича имело и имеет большую популярность. Среди людей, на которых повлияли его труды, были Цветаева, Жуковский, Ануфриева и многие другие.

Своеобразие лирики Максимилиана Александровича Волошина

В начале творческого пути Максимилиан Александрович Волошин примыкал к символистам, печатался в символистских журналах «Весы», «Золотое руно», сотрудничал с акмеистами в «Аполлоне». Начало века было для Волошина периодом становления его как поэта и художника. Об этом времени в одной из автобиографий поэт пишет: «В эти годы я - только впитывающая губка. Я - весь глаза, весь - уши. Странствую по странам, музеям, библиотекам: Рим, Испания и т.д». В путешествиях поэта рождались стихи первых его книг. Одна из основных тем их - «просторы всех веков и стран»; лирический герой Волошина - «странник и поэт, мечтатель и прохожий». Особое место в лирике Волошина занимают стихи, написанные поэтом во время путешествий по горам Восточного Крыма. В мыслях Волошина органически слились темы природы, истории с темой человека. О неразрывном единстве творческого и человеческого «Я» с любимой поэтом восточно-крымской землей говорится во многих его стихах того времени. Поэзия раннего Волошина в основном носила описательно-созерцательный характер. Это была лирика раздумий над жизнью человечества, над судьбами ушедших культур. По стилю лирика М.А. Волошина 1910-х годов была импрессионистической. Его лирический герой сосредоточен на своем внутреннем мире, в «блужданиях» своего духа. Волошин в те годы все-таки испытал влияние поэтического стиля символистов, в котором много туманной изысканности поэтических образов, таинственной неопределенности, недосказанности, музыкальной напевности стиха. Поэтические интонации Брюсова, Блока, влияние философской лирики В. Соловьева чувствуются во многих стихах Волошина.

Брюсов высоко ценил М.А Волошина как поэта, «любящего стих и слово». «В каждом стихотворении, - писал Брюсов, - есть что-нибудь останавливающее внимание: своеобразие выраженного в нем чувства, или смелость положенной в основание мысли, или оригинальность размера стиха, или просто новое сочетание слов, новые эпитеты, новые рифмы». Как и на всех русских художников, огромное воздействие на Волошина оказала революция 1905-1907 годов. Девятого января он был в Петербурге и видел войска на Невском, оказался свидетелем расстрела безоружных людей. О своем восприятии тех дней поэт писал в статье «Кровавая неделя в Петербурге». Для него девятое января знаменовало крах идеи самодержавия. Война самодержавия с народом на всю жизнь оставила след в душе поэта. Реальные события первой русской революции отразились в творчестве М.А. Волошина неоднозначно. В его сознании они как бы включали опыт прошлых веков, вызывали философские раздумья, тайные «прозрения», отражаясь сквозь призму сложного, подчас причудливого мира души поэта. Именно в годы революции сформировалось отрицательное отношение поэта ко всякому насилию человека над человеком, бунтарское свободолюбие, пророческая дальнозоркость и характерная для него, не раз проявлявшаяся социальная близорукость. В годы реакции Волошин обнаруживает интерес к буддизму, теософии, оккультным знаниям. Впоследствии поэт назовет свои духовные искания того времени «блужданиями духа». «Познание самого себя» подчас оборачивалось желанием стать поодаль от человеческих бед и радостей, возвыситься до некоей «космической» точки зрения на мир. Поэтому лирический герой многих стихов его - «прохожий, близкий всем, всему чужой». Теософия - религиозно-мистическое учение о единении человеческой души с божеством и о возможности непосредственного общения с потусторонним миром. Но при этом Волошин продолжает раздумывать о судьбах революции; мысль о неизбежности новой революции не покидает его. Творчество Волошина 1910-х годов отразило настроения той части честной русской интеллигенции, которая, замкнувшись в отвлеченных, книжных представлениях о жизни, опираясь подчас на эмоциональное восприятие происходящего, испытала на определенном этапе развития острой классовой борьбы чувство неуверенности, растерянности перед реальностью опрокинувшей ее абстрактно-гуманистическое восприятие жизни. События Октября 1917года заставили Волошина многое пересмотреть в своей общественной позиции и во взглядах на искусство. Чуждавшийся тем политических, современных, избравший в 1910-е годы позицию наблюдателя жизни, Волошин теперь раздумывает о позиции художника, долге, проблемах поэзии. Эти мысли, переживания поэта отражены в стихах 1918-1919 гг., объединенных Волошиным под названием «Пути России». Но политические темы поэт разрабатывает опосредованно, через исторические аналогии из стихийно-народных движений Разина и Пугачева.

Итог творческих поисков поэта, стремление занять определенную позицию в новом мире, быть «не изгоем», «пасынком России», а ее сыном звучат в стихотворении-исповеди, лирическом завещании М. Волошина, подводящем итог его 30-летней поэтической деятельности, - «Дом поэта» (1926). Сравнивая послеоктябрьские стихи поэта с его дооктябрьским творчеством, Марина Цветаева писала в воспоминаниях о Максимилиане Волошине «Живое о живом», что благодаря революции «этот французский, нерусский поэт начала века стал и останется русским поэтом».

МОУ «Калашниковская средняя общеобразовательная школа»

Аттестационная работа по литературе (реферат) за курс средней общеобразовательной школы.

Марина Цветаева

«Одна – из всех – за всех – противу всех!...»

Судьба. Характер. Поэзия.

Выполнила работу(реферат):

Ученица 11 класса

Калашниковской школы

Иляшова Наталья

Васильева Валентина Ивановна

Калашниково 2008

Марина Цветаева
Судьба. Характер. Поэзия.

Биография Марины Цветаевой 3

Детство, юность и первые шаги и литературе. 3

Эмиграция и становление поэта. 7

Возвращение на Родину. 15

Своеобразие лирики Цветаевой. 15

Осмысление стихов Марины Цветаевой. 31

Марина Цветаева: слова и смыслы. 31

Сравнительный анализ стихотворений Марины Цветаевой «Ушел – не ем…» и Анны Ахматовой «Проводила друга до передней». 38

Анализ стихотворений «Душа», «Жизни». 42

Стихотворение М. Цветаевой «Август - астры...». 46

Современное прочтение стихов Цветаевой. 50

Приложение. 53

Фотографии. 54

Стихотворения. 57

Список литературы. 60

1.Биография Цветаевой.

I.1. Детство, юность и первые шаги в литературе.

Марина Цветаева родилась в Москве 26 сентября 1892 года. По происхождению, семейным связям, воспитанию она принадлежала к трудовой научно- художественной интеллигенции. Отец ее - сын бедного сельского попа, Иван Владимирович Цветаев, пробил себе дорогу жизни, стал известным филологом искусствоведом, профессором Московского университета, основателем Музея изящных искусств (ныне музей имени Пушкина). Мать – из обрусевшей польско-немецкой семьи, натура художественно одаренная, пианистка.

Детство, юность и молодость Марины Цветаевой прошли в Москве и тихой подмосковной (собственно-калужской) Тарусе, отчасти – за границей (Италия, Швейцария, Германия, Франция). Училась она много, но по семейным обстоятельствам, довольно долго бессистемно: совсем маленькой девочкой - в музыкальной школе, потом - в католических пансионах в Лозанне и Фрейбурге, в ялтинской женской гимназии, в московских частных пансионатах. Окончила в Москве семь классов частной гимназии Брюхоленко (из 8-го класса вышла). В возрасте шестнадцати лет, совершив самостоятельную поездку в Париж, прослушала в Сорбонне сокращенный курс истории старофранцузской литературы. Училась она прежде всего по гимназическим учебникам истории родной литературы, знала ее прекрасно: и древнюю, и фольклор, и блистательный XVIII век, цитировала по памяти Тредиаковского, а Пушкин «проанализирован» ею по детским впечатлениям в книге «Мой Пушкин» с таким чувством языка, художественной речи, ее законов, что понимаешь: у такого поэта должен был очень рано обнаружиться свой собственный стиль и неповторимый голос.

Ею не по-школярски, а основательно освоена и мировая литература и культура. Цветаева в совершенстве знала французский и немецкий, по-французски писала повести, переводила. Германию полюбила как вторую родину, проведя там незабываемое время сначала с матерью в Лозанне и Фрейбурге, а затем под Дрезденом с отцом в 1910 году. Античный мир и древнегерманский эпос, Библия и мировая история «бесконфликтно» сосуществуют в ее творчестве, а Даниил, Лилит, Жанна д"Арк, Наполеон, Андрей Шенье и другие герои создают такой поэтический мир, где мировая история и культура заставляют читателя увидеть современного человека с его мыслями и чувствами в символическом зеркале прошлого.

Марина Цветаева как поэт прошла блестящую филологическую школу и к собственному ученичеству относилась почти благоговейно: «Есть некий час, как сброшенная шлажа, / Когда в себе гордыню укротим, / Час ученичества! Он в жизни каждой / Торжественно неотвратим!»

Стихи Цветаева, начала писать с шести лет, печататься – с шестнадцати, а два года спустя, в 1910 году, еще не сняв гимназической формы, тайком от семьи, выпустила довольно объемистый сборник – «Вечерний альбом». Его заметили и одобрили такие влиятельные и взыскательные критики, как В. Брюсов, Н. Гумилев, М. Волошин.

Стихи юной Цветаевой, были еще незрелы, но подкупали талантливостью, известным своеобразием и непосредственностью. Брюсов противопоставлял Цветаеву, тогдашнему дебютанту – И.Эренбургу: «стихи Марины Цветаевой, всегда отправляются от какого-нибудь реального факта, от чего-нибудь действительно пережитого». Строгий Брюсов особенно похвалил Цветаеву за то, что она безбоязненно вводит в поэзию «повседневность», «непосредственно черты жизни», предостерегая её от опасности впасть в «домашность» и разменять свои темы на «милые пустяки». Отзыв Гумилева еще благосклоннее: «Марина Цветаева внутренне талантлива, внутренне своеобразна… Новая смелая интимность; новые темы, новое непосредственное, бездумное любование пустяками жизни.

Вслед за «Вечерним альбомом» появилось еще два стихотворных сборника: «Волшебный фонарь» (1912) и «Из двух книг» (1913), - оба под маркой издательства «Оле-Лукойе», домашнего предприятия Сергея Эфрона, за которого в 1912 году она вышла замуж.

Марина Цветаева даже в начале своего творческого пути не принадлежала ни к одной из поэтических групп, но пройти мимо школы символизма не могла. Мэтры символизма В.Брюсов, Вяч. Иванов, К.Бальмонт «учительствовали» и собственным творчеством, и отзывами о ее публикациях, и теоретическими декларациями. Об одних она написала воспоминания (В.Брюсов, К.Бальмонт), другим посвятила стихотворные циклы (например, А.Блоку, Вяч. Иванову).

Конечно, ученичество поэта такого масштаба, каким была Марина Цветаева, больше походило на диалог равных, равноправных, где каждый из его участников (учитель и ученик) прекрасным образом понимает и чувствует другого.

В это время Цветаева - «великолепная и победоносная» - жила уже очень напряженной душевной жизнью. Устойчивый быт уютного дома в одном из старомосковских переулков, неторопливые будни профессорской семьи – все это было внешностью, под которой уже зашевелился «хаос» настоящей, не детской поэзии.

В юности Цветаеву овладевает нечто совершенное – наивно-романтическое – культ Наполеона и его незадачливого сына – «Орленка», герцога Рейхштадтского. Это была литература не слишком высокой пробы, отдававшая дешевой красивостью и всяческой словесности пиротехникой. Цветаева же прямо держалась за нее, и в этом был своего рода вызов. Тем более что художественные пристрастия Цветаевой, конечно, не ограничивались такой литературой: с детства она была погружена в Пушкина, в юности открыла для себя Гёте и немецких романтиков. Такими крутыми поворотами – от лейтенанта Шмидта к Наполеону, от Ростана к Лескову и Аксакова, Гёте и Гёльдерлину – отмечена юность Цветаевой, и в этом сказалась, быть может, самая резкая, самая глубокая черта ее человеческого характера – своеволие, постоянное стремление быть «противу всех», оставаться «самой по себе».

Характер у Цветаевой был трудный, неровный, неустойчивый. И.Эренбург, хорошо знавший ее молодости, говорит: «Марина Цветаева совмещала в себе старомодную учтивость и бунтарство, пиетет 1 перед гармонией и любовь к душевному косноязычию, предельную гордость и предельную простоту. Ее жизнь была клубком прозрений и ошибок».

Поначалу так причудливо и совмещались в ней две души, два обличия: «барышня», поклонница Ростана, погруженная в книжно-романтические грезы, и своевольная, строптивая «бунтарка», «дерзая кровь», которая больше всего любит дразнить людей и «смеяться, когда нельзя».

Однажды Цветаева обмолвилась по чисто литературному поводу: «Это дело специалистов поэзии. Моя же специальность – Жизнь». Жила она сложно и трудно, не знала и не искала ни покоя, ни благоденствия, всегда была в полной неустроенности, искренне утверждала, что «чувство собственности» у нее «ограничивается детьми и тетрадями». И при всем том Цветаева была очень жизнестойким человеком. Она жадно любила жизнь и, как положено поэту-романтику, предъявляла ей требования громадные, часто – непомерные. В ней громко говорила «языческая» жажда жизни как лучшей радости, высшего блаженства. Всякая мистика была ей органически чужда. Сама душа для нее – «христианская немочь бледная», «вздорная ересь», невесомый «пар», тогда как тело, плоть существует реально и «хочет жить».

В отношении к жизни Цветаева совсем не похожа на поэтов предшествовавшего поколения – символистов. Вся тональность Цветаевой совершенно иная. Вот один из характерных примеров обращения поэта к Жизни:

Не возьмешь моего румянца –

Сильного – как разливы рек!

Ты охотник, но я не дамся,

Ты погоня, но я есмь бег.

Не возьмешь мою душу живу!..

Правда Цветаева писала и о смерти – особенно в юношеских стихах. Писать о смерти было своего рода признаком хорошего литературного тона, и юная Цветаева, не составила в этом смысле исключения:

Послушайте! – Еще Меня любите

За то, что я умру.

Но «смертные» мотивы уже и тогда явно противоречили внутреннему пафосу и общему мажорному тону ее поэзии. Откликаясь на модную тему, она все же неизмеримо больше думала о себе – «такой живой и настоящей на ласковой земле», а в дальнейшем, в зрелых стихах, она говорила о смерти уже только как о биологической неизбежности.

Мало сказать, что жизнь не баловала Марину Цветаеву, - она преследовала ее с редким ожесточением. Цветаева всегда была обездолена и страшно одинока. Ощущение своего «сиротства» и «круглого одиночества» было для нее проклятием, источником неутихающей душевной боли. Но не в ее природе было жаловаться и стенать, тем более – упиваться собственным страданием. Свою душевную муку она прятала глубоко, под броней гордыни и презрительного равнодушия. На самом же деле она люто тосковала по простому человеческому счастью: «Дайте мне покой и радость, дайте мне быть счастливой, вы увидите, как я это умею!»

I.2. Эмиграция и становление поэта.

Жизнелюбие Марины Цветаевой воплощалось прежде всего в любви к России и к русской речи. Но как раз при встрече с родиной поэта постигла жесткая и непоправимая беда.

Годы первой мировой войны, революции и гражданской войны были временем стремительного творческого роста Цветаевой. Она жила в Москве, много писала, но печатала мало, и знали ее только завзятые любители поэзии. С писательской средой сколько-нибудь прочих связей у нее не установилось.

Октябрьской революции Марина Цветаева не поняла и не приняла. С нею произошло поистине роковое происшествие. Казалось бы, именно она со всей бунтарской закваской своего человеческого и поэтического характера могла обрести в революции источник творческого воодушевления. Пусть она не сумела бы правильно понять революцию, её движущие силы, её исторические задачи, но она могла по меньшей мере ощутить ее как могучую и безграничную стихию. Марине Цветаевой, революция на первых порах представилась всего лишь восстанием «сатанинских сил».

В литературном мире Цветаева по-прежнему держалась особняком. С настоящим советскими писателями контакта почти не имела, но и сторонилась той пестрой буржуазно-декадентской среды, которая ещё задавала тон в литературных клубах и кафе. Сама Цветаева с юмором описала свое выступление на одном из тогдашних литературных вечеров. Это был специальный «вечер поэтесс». Выступали по большей части разукрашенные по последней моде дамочки, баловавшиеся стишками. Цветаева шокировала их всей своей повадкой и всем свом видом: она была в каком-то несуразном, напоминающем подрясник платье, в валенках, перепоясанная солдатским ремнем, с полевой офицерской сумкой на боку… но главное, что отличало её от остальных участниц вечера, заключалось в том, что среди никчемного птичьего щебетанья звучал голос настоящего поэта, читавшего отличные стихи.

Советская власть не замечала этой надуманной фронды, уделила Цветаевой из своих скудных запасов паек, печатала ее книжки в Государственном издательстве («Версты», «Царь-Девица»). А в мае 1922 года Цветаева решила уехать с дочерью за границу – к мужу, который был белым офицером, пережил разгром Деникина и Врангеля и который к этому времени стал пражским студентом.

За рубежом Цветаева жила сперва в Берлине (недолго), потом три года – в Праге; в ноябре 1925 года перебралась в Париж. Жизнь была эмигрантская, трудная, нищая. В столицах жить было не по средствам, приходилось селиться в пригородах или ближайших деревнях (Вшеноры, Мокропсы – под Прагой; Медон, Кламар, Ван – под Парижем).

Пейзажи этих и других мест отразились в произведениях Цветаевой («Поэма Горы», «Поэма Конца», многие стихи), причем очень конкретно. Вот, к примеру, как живописала Цветаева обстановку, в которой жила и творила в 1923 году: «Крохотная горная деревенька, живем в последнем доме ее, в простой избе. Действующие лица жизни: колодец – часовней, куда чаще всего по ночам или раним утром бегаю за водой (внизу холма) – цепной пес – скрипящая калитка. За нами сразу – лес. Справа – высокий гребень скалы. Деревня вся в ручьях» (в стихах – «Ручьи»).

Поначалу белая эмиграция приняла Цветаеву как свою. Ее охотно печатали и хвалили. Но вскоре же картина существенно изменилась.

Знаменательно, что политические темы, которым Цветаева отдала щедрую дань в стихах 1917-1921 гг., постепенно почти выветриваются из ее творчества эмигрантского периода.

Белоэмигрантская среда, с мышиной возней и яростной грызней всевозможных «партий» и фракций», сразу же раскрылась перед Цветаевой во всей своей жалкой и отвратительной наготе. Цветаева и здесь пыталась сохранить некоторое подобие независимости: «Ни к какому поэтическому или политическому направлению не принадлежала и не принадлежу». Печаталась она в изданиях, которые в эмиграции считались «левыми» (преимущественно – в эсеровских), а от участия в «правых» - неизменно отказывалась.

Постепенно связи Цветаевой с белой эмиграцией все более ослабевают и, наконец, почти рвутся. Ее печатают все меньше и меньше. Она пишет очень много, но написанное годами не попадает в печать или вообще остается в столе автора. Если в 1922-1923 гг. Цветаевой удалось издать за рубежом пять книжек («Царь-Девица», «Стихи к Блоку», «Разлука», «Психея», «Ремесло»), то в 1924 году – уже только одну («Молодец»), а потом наступает перерыв до 1928 года, когда вышел в свет последний прижизненный сборник Цветаевой «После России», включающий стихи 1922-1925 гг.

Важно отметить, что это обстоятельство не слишком волновало и огорчало Цветаеву, ибо она твердо убеждена, что ее читатель в России. Конечно, ничего советского в том, что писала Цветаева, не было, но среди подавляющего большинства эмигрантов она, в самом деле, казалась белой вороной. Она мерилась с черносотенством, яростно ненавидела расизм и фашизм, не разделяла зоологической ненависти к Советскому Союзу. И ни от кого это не скрывала.

Решительно отказавшись от белых своих иллюзий и фетишей, она ничего уже не оплакивала и не предавалась никаким умилительным воспоминаниям о том, что ушло в небытие. В стихах ее звучали совсем иные ноты:

Берегись могил:

Голодней блудниц!

Мертвый был и сгнил:

Берегись гробниц!

От вчерашних правд

В доме – смрад и хлам.

Даже самый прах

Подари ветрам!

Поэзия Цветаевой была монументальной, мужественно и трагической. Мелководье эмигрантской литературы было ей по ступню. Она думала и писала только о большом – о жизни и смерти, о любви и искусстве, о Пушкине и Гёте…Независимость Цветаевой, ее смелые эксперименты со стихом, самый дух и направление ее творчества раздражали и восстанавливали против нее большинство эмигрантских литераторов. Один из них – критик, считавшийся арбитром вкуса, без обиняков говорил в печати о «нашем сочувствии» к поэзии Цветаевой, об ее «полной, глубокой и бесповоротной для нас неприемлемости».

Вокруг Цветаевой все теснее смыкалась глухая стена одиночества. Ей «некому прочесть, некого спросить, не с кем порадоваться». По-видимому, она нисколько не погрешала против истины, когда жаловалась в 1935 году: «Надо мной здесь люто издеваются, играя на моей гордыне, моей нужде и моем бесправии (защиты нет)». А нужда была действительно велика: «Нищеты, в которой я живу, вы не можете представить себе, у меня же никаких средств к жизни, кроме писания. Муж болен и работать не может. Дочь вязкой шапочек зарабатывает 5 франков в день, на них вчетвером (у меня сын 8-ми лет, Григорий) живем, т.е. просто медленно подыхаем с голоду» (письмо 1933 года)

В такой изоляции Цветаева героически работала как поэт работала не покладая рук. «Ни с кем, одна всю жизнь, без книг, без читателей, без друзей, - без круга, без среды, без всякой защиты, причастности, хуже, чем собака, а зато… а зато всё» Всё - потому что с ней оставалась поэзия, ее «напасть», ее «богатство», ее «святое ремесло». И какая упрямая вера в свои силы!

В 1931 году она записывает: «Не знаю, сколько мне еще осталось жить, не знаю, буду ли когда-нибудь еще в России, но знаю, что до последней строки буду писать сильно, что слабых стихов - не дам».

Немыслимо трудно работать художнику, когда он остается в таком безвоздушном пространстве, какова эмиграция,- без родной земли под ногами, без родного неба над головой. Нужно обладать незаурядными душевными силами, чтобы в таких условиях сохранить хотя бы последнее свою личность, без которой вообще нет и не может быть искусства. Ценой громадных усилий Цветаева сохранила свою личность, свою «душу живу».

К счастью, в ней уже не осталось никакого снобизма 8 , никакого эстетства. Она знала истинную цену и жизни и искусства и, живя в мире, где то и другое чаще всего оказывалось несовместимым, не закрывала глаза на их противоречия. Заканчивая свой трактат «Искусство при свете совести» (1933), она задалась таким старым и всегда новым вопросом: что важнее (в поэте) - человек или художник? И ответила: «Быть человеком важнее, потому что нужнее». И тем не менее тут же Цветаева говорит, что ни за какие блага не уступит своего дела и места поэта. Она и была поэтом, только поэтом, всецело поэтом, поэтом с ног до головы. Ее трудная, нищая, бесправная жизнь изгоя была до краев заполнена неустанной работой мысли и воображения. И вот что замечательно. Не поняв и не приняв революции, убежав от нее, именно там, за рубежом, Цветаева, пожалуй, впервые обрела трезвое знание о социальном неравенстве, увидела мир без каких бы то ни было, романтических покровов. И тогда-то проснулся в ней праведный, честный гнев настоящего художника - «святая злоба» на все, что мешает людям жить:

Мир белоскатертный,

Ужо тебе!

Самое ценное, самое несомненное в зрелом творчестве Цветаевой - ее неугасимая ненависть к «бархатной сытости» и всяческой пошлости. Попав из нищей, голодной, только что пережившей блокаду России в сытую и нарядную Европу, Цветаева ни на минуту не поддалась ее соблазнам. Известное значение имела, конечно, и та житейская обстановка, в которой она непосредственно очутилась.

Первые же стихи, написанные Цветаевой за рубежом, запечатлели не парадный фасад Европы, а мир нищеты и бесправия, где можно наблюдать «жизнь без чехла». В великолепных «Заводских» и других стихах речь идет о рабочих заставах, где пахнет потом и кровью, где слышится «расправ пулемет», заглушающий «рев безработных». Речь идет о «сырости и сирости», о «чернорабочей хмури», о больницах и тюрьмах, о «голосе шахт и подвалов», о людях, обиженных и затертых жизнью, - о тех, кто прав и в своем отчаянье, и в своем «зле».

В творчестве Цветаевой все более крепнут сатирические ноты. Чего стоит одна «Хвала богатым»! В этом же ряду стоят такие сильные стихотворения, как «Поэма Заставы», «Поезд», «Полотёрская», «Ода пешему ходу» (от которой недаром отказался самый респектабельный из белоэмигрантских журналов - «Современные записки»), стихи из цикла «Стол», «Никуда не уехали...», «Читатели газет», отдельные строфы «Поэмы Горы», в которых струится поистине обжигающая «лава ненависти» к жалкому «царству моллюсков», и, конечно, целиком - такие яростно антимещанские, антибуржуазные вещи, как «Крысолов» и «Поэма Лестницы».

В то же время в Марине Цветаевой все более растет и укрепляется живой интерес к тому, что происходит на покинутой Родине. «Родина не есть условность территории, а непреложность памяти и крови, - писала она. - Не быть в России, забыть Россию - может бояться лишь тот, кто Россию мыслит вне себя. В ком она внутри - тот потеряет ее лишь вместе с жизнью».

Но, сперва, это было только чувством родины, вообще - Родины, той России, которую поэт знал и помнил. Среди патриотических стихотворений Цветаевой есть одно удивительное - «Тоска по родине!..», где все, как и в «Хвале богатым»; нужно понимать наоборот. Такие пронзительные, глубоко трагические стихи мог написать только поэт, беззаветно влюбленный в Родину и лишившийся ее.

К 30-м годам Марина Цветаева уже совершенно ясно осознала рубеж, отделивший ее от белой эмиграции. Она записывает в черновой тетради: «Моя неудача в эмиграции - в том, что я не эмигрант, что я по духу, т. е. по воздуху и по размаху - там, туда, оттуда... Здесь преуспеет только погашенное и - странно бы ждать иного!» Сейчас она по-новому, уже совершенно иначе, нежели в разгар революции, ощущает ее присутствие в «воздухе», которым дышит поэт: «Признай, минуй, отвергни Революцию - все равно она уже в тебе - и извечно (стихия), и с русского 1918 года, который - хочешь не хочешь - был. Все старое могла оставить Революция в поэте, кроме масштаба и темпа». Как настоящий художник, Цветаева не могла не ощутить заразительную силу революции в собственном творчестве, ибо, как утверждал Блок, именно время внушает настоящему художнику его внутренние, душевные, творческие ритмы. Только как личное признание можно понять убеждение Цветаевой: «Ни одного крупного русского поэта современности, у которого после Революции не дрогнул и не вырос голос,- нет».

Важное значение для понимания позиции Цветаевой, которую она заняла она к 30-м годам, имеет цикл «Стихи к сыну» (1932). Здесь она во весь голос говорит о Советском Союзе как о новом мире новых людей, как о стране совершенно особого склада и особой судьбы («всем краям наоборот»), неудержимо рвущейся вперед - в будущее, и в само мироздание - «на Марс». Во тьме дичающего старого мира самый звук СССР звучит для поэта как призыв к спасению и весть надежды. Стихи эти полемически заострены против самой расхожей темы белоэмигрантской поэзии - «плача на реках Вавилонских». За годы рассеяния «святая землица», увезенная с родины, стерлась в прах - буквально и фигурально. Она не существует даже как символ. Цветаева против фетишизма понятий и слов: Русь для нее - достояние предков, Россия - не более как горестное воспоминание «отцов», которые потеряли родину и у которых нет надежды обрести ее вновь, а «детям» остается один путь - домой, на единственную родину, в СССР. Вожди и идеологи белой эмиграции более всего встревожены воспитанием в своей молодежи чувства ненависти к новой, советской России. Цветаева же трезво сморит на вещи: «Наша ссора - не ваша ссора» - убеждает она молодое эмигрантское поколение.

Столь же трезво смотрела Цветаева и на свое будущее. Она понимала, что ее судьба - разделить участь «отцов». Но у нее хватило мужества признать историческую правоту тех, против которых она так безрассудно восстала.

Личная драма Цветаевой переплелась с трагедией века. Она увидела звериный оскал фашизма - и успела проклясть его.

Последнее, что Цветаева написала в эмиграции, - цикл гневных антифашистских стихов о растоптанной Чехословакии, которую она нежно и преданно любила (эти стихи ей уже негде было напечатать). Это поистине «плач гнева и любви», поэзия обжигающего гражданственного накала, настоящего ораторского звучания и вместе - трагического отчаянья. Поэт верит в бессмертие народа, не склонившего головы под насилием, предрекает неизбежную гибель его палачам, но сам в ужасе, закрыв глаза и зажав уши, отступает перед кровавым безумием, охватившим мир. Проклиная фашизм и перекликаясь с богоборческим исступлением Ивана Карамазова, Цветаева теряла уже последнюю надежду - спасительную веру в жизнь. Эти стихи ее - как крик живой, но истерзанной души:

О черная гора,

Затмившая весь свет!

Пора - пора - пора

Творцу вернуть билет.

Отказываюсь - быть.

В Бедламе нелюдей

Отказываюсь - жить.

С волками площадей

Отказываюсь - выть.

С акулами равнин

Отказываюсь плыть -

Вниз - по теченью спин.

Не надо мне ни дыр

Ушных, ни вещих глаз.

На твой безумный мир

Ответ один - отказ.

На этой ноте последнего отчаянья оборвалось творчество Марины Цветаевой. Дальше осталось просто человеческое существование. И того - в обрез.

I.3. Возвращение на Родину.

В 1939 году Цветаева восстанавливает свое советское гражданство и возвращается на Родину. Тяжело "дались ей семнадцать лет, проведенные на чужбине. Она имела все основания сказать: «Зола эмиграции... я вся под нею - как Геркуланум,- так и жизнь прошла»

Цветаева долго мечтала, что вернется в Россию «желанным и жданным гостем». Но так не получилось. Личные ее обстоятельства сложились плохо - муж и дочь подверглись необоснованным репрессиям. Цветаева поселилась в Москве, занялась переводами, готовила сборник избранных стихотворений. Грянула война. Превратности эвакуации забросили Цветаеву сперва в Чистополь, потом в Елабугу. Тут-то и настиг ее тот «одиночества верховный час», о котором она с таким глубоким чувством сказала в своих стихах. Измученная, потерявшая волю, 31 августа 1941 года Марина Ивановна Цветаева покончила с собой.

II. Своеобразие лирики Цветаевой.

Цветаеву-поэта не спутаешь ни с кем другим. Стихи ее узнаёшь безошибочно - по особому распеву, неповторимым ритмам, необщей интонации. Это, бесспорно, верный критерий подлинности и силы поэтического дарования.

Сила эта заметно пробивалась уже в самых ранних, полудетских стихах Цветаевой, еще совсем незрелых, ученических. Она проступала сквозь несколько наигранную инфантильность и густые литературные наслоения Среди совершенно домашних стишков о «мамочке», «сестричке Асе», «фрейлин» и «мальчике Сереже», в окружении вычитанных из книг рыцарей, волшебников, принцев и контрабандистов, в мелькании «романтических имен» (от Баярда, Ундины, Байрона и Листа- до Ростана и княжны Нины Джаваха) вдруг возникало нечто свежее и непосредственное, обличавшее в авторе не только дарование, но и зачатки поэтического характера: «Я - мятежница с вихрем в крови...», «Я вся - любовь, и мягкий хлеб Дареной дружбы мне не нужен ». «Чтобы в мире было двое: я и мир!..»

Уже тогда начала сказываться особая цветаевская хватка в обращении со стихотворным словом, стремление к афористической четкости и завершенности. Подкупала также конкретность этой домашней лирики. При всей своей книжной романтичности юная Цветаева не поддалась соблазнам того безжизненного, мнимо многозначительного декадентского жаргона, на котором по преимуществу изъяснялись тогдашние дебютанты в поэзии. У Цветаевой не было никаких «лунностей», «змеиностей», «смыканья звеньев» и прочих пустопорожних отвлеченностей.

Росла Цветаева очень быстро, уверенно овладевая свободным, легким языком, богатым разговорными интонациями и все более тщательно вылепляя образ своей лирической героини с ее золотом волос и зеленью глаз, кольцами и папиросами, слишком гордым видом, резкими речами и забвением «заповедей». Некоторые стихи, помеченные 1913-1915 гг., уже поражают удивительной энергией поэтического выражения даже самых, казалось бы, ординарных тем. Таковы, к примеру, ранние цветаевские шедевры: «Идешь, на меня похожий...» или «С большою нежностью...».

Она уже научилась в эту пору рисовать целостную поэтическую картину, отбирая локальные черты пейзажа и обстановки, которые в совокупности воссоздают определенный культурно-исторический колорит. А также - человеческий характер. Так, в стихах о Кармен (1915) из подобного рода деталей (трещотки ночных сторожей, юный месяц, монахи, заговорщики, любовники и убийцы, статуя богородицы на городской площади, «запах розы и запах локона, шелест шелка вокруг колен») складывается представление не только об обстановке, в которой развертывается драматически-любовный конфликт, но и о самих участниках конфликта:

Здесь у каждого мысль двоякая,

Здесь, ездок, торопи коня.

Мы пройдем, кошельком не звякая

И браслетами не звеня...

У фонтана присядем молча мы

Здесь, на каменное крыльцо,

Где впервые глазами волчьими

Ты нацелился мне в лицо.

В дальнейшем, в стихах 1916-1920 гг. (частично собранных в двух выпусках сборника «Вёрсты»), Цветаева вполне овладевает самобытной манерой и становится замечательным мастером русского стиха. Самая отличительная черта ее манеры - сильный и звонкий голос, так не похожий на распространенные в тогдашней лирике плаксивый тон или придыхательно-элегический шепот.

Марина Цветаева хотела быть разнообразной, искала в поэзии различные пути. Она продолжала разрабатывать и совершенствовать подхваченные в ранней юности темы и мотивы книжно-романтического происхождения. Ее увлекает французский XVIII век с его блистательно-легкомысленными героями, вроде Казановы, с его элегантными интригами и поэзией «великосветских авантюр». В цветаевских стихах этого плана (циклы «Плащ», «Дон Жуан», «Диккенсова ночь», «Комедьянт») много словесного блеска и соли, пафоса и иронии, остроты и своеобразного женского дендизма 2 , соответствующих имен и аксессуаров: кавалер де Гриэ и Манон, Антуанетта и Калиостро, Коринна и Освальд, дилижансы и лондонские туманы, родовые поместья, гербы, бокалы Асти, «доблестный британский лев»...

Сюда же примыкают ранние стихотворные пьесы Цветаевой: «Червонный валет», «Метель», «Фортуна», «Приключение», «Феникс». Точнее назвать их драматическими поэмами в авантюрно-куртуазном духе; главное в них - яркий романтический колорит и игра со словом, виртуозный, эпиграмматически острый диалог:

Посторонитесь! Обожжете кудри]

Не беспокойтесь! Я сама - огонь.

Но постепенно изысканно-дендистские темы и мотивы теряли для Цветаевой свое очарование и в конце концов выветрились из ее творчества, ибо пришли в резкое противоречие со все более овладевавшим ею пафосом драматического переживания жизни и осознанием высокого призвания поэта:

Есть на свете поважней дела

Страстных бурь и подвигов любовных.

Ты - крылом стучавший в эту грудь,

Молодой виновник вдохновенья -

Я тебе повелеваю: - будь!

Я - не выйду из повиновенья.

Да и вообще, примерно с 1916 года, когда, собственно, и началась настоящая Цветаева, в ее творчестве господствовала совершенно другая стихия - буйное песенное начало, воплощавшее острое чувство России - ее природы, ее истории, ее национального характера. От русской народной песни - все качества тогдашних лучших стихов Цветаевой: открытая эмоциональность и бурная темпераментность, полная свобода поэтического дыхания, крылатая легкость стиха, текучесть всех стиховых форм, уменье «вывести» из какого-нибудь одного слова целый рой образов, которые расходятся от него вширь-как круги по воде от брошенного камня. Отсюда же и весь ландшафт цветаевской лирики тех лет: высокое небо и широкая степь, ветер, звезды, костры, цыганский табор, соловьиный гром, скачка, погоня, ямщицкие бубенцы, «калужский родной кумач», «рокот веков, топот подков»...

В центре этого многокрасочного и многозвучного поэтического мира стоит столь же резко выявленный в своих национальных чертах образ лирической героини - женщины с «гордым видом» и «бродячим нравом», носительницы «страстной судьбы», которой «все нипочем». Образ этот служит как бы стержнем, вокруг которого формируются и развертываются драматизированные лирические сюжеты Цветаевой. Героиня надевает разные личины и примеряет разные костюмы. Она и московская стрельчиха, и неукротимая боярыня Морозова, и надменная панна Марина, и таборная цыганка, и тишайшая «бездомная черница», и ворожея-чернокнижница, а чаще всего - бедовая острожная красавица, «кабацкая царица»:

Целовалась с нищим, с вором, с горбачом,

Со всей каторгой гуляла - нипочем!

Алых губ своих отказом не тружу.

Прокаженный подойди - не откажу!

В дальнейшем личины спадают - и открывается простое, без всяких декоративных украшений, женское лицо - лирический образ автора. Но стихия своевольства и строптивости, душевного бунтарства «дерзкий крови» не знающей удержу ни в страсти, ни в отчаянии, ни в любви, ни в ненависти, навсегда останется той эмоциональной средой, в которой живет этот образ:

Другие - с очами и с личиком светлым,

А я то ночами беседую с ветром.

Не с тем - италийским

Зефиром младым, -

С хорошим, с широким,

Российским, сквозным!

Как видим, тема получила соответственное словесно-образное выражение. Устойчивые черты тогдашнего стиля Цветаевой - резкая экспрессия стихотворной речи, молниеносные темпы плясовые и песенные «переборы», богатая звуковая инструментовка, легкая игра со словом, особого склада то лукавый, то задорный говорок, переходящий в скороговорку:

Кабы нас с тобой да судьба свела -

Ох, веселые пошли бы по земле дела!

Не один бы нам поклонился град,

Ох, мой родный, мой природный, мой безродный брат

У нее и манера чтения была такая: «Читая стихи, напевает, последнее слово строки заканчивая скороговоркой». Народные поэтические мотивы ярко окрашивают творчество Цветаевой периода «Верст» и последующих лет. Она обращается не только к песне, но и к частушке, к раёшнику, к своеобразным культовым формам «заплачек», «заговоров», «заклятий» и «ворожбы», имитирует «жестокий» мещанский романс («Стихи к Сонечке»), наконец - вслед за этим пишет большие поэмы-сказки («Царь-Девица», «Молодец»). И все это, как правило, не кажется стилизацией, то есть мертвой подделкой, но ощущается как стремление передать современным стихом не только склад, но и самый дух народной песни и сказки.

Именно - современным стихом. В лучших своих вещах, написанных в «народном духе», Цветаева, вживаясь во все тонкости народной поэтической речи, усваивая ее ритмы, рифмы, эпитеты, экономную и точную образность, ничего не теряла из своего, цветаевского:

Нет сосны такой прямой

Во зеленом ельнике,

Оттого что мы с тобой -

Одноколыбельник и.

Не для тысячи судеб -

Для единой родимся.

Ближе, чем с ладонью хлеб, -

Так с тобою сходимся.

Не унес пожар-потоп

Перстенька червонного!

Ближе, чем с ладонью лоб

В те часы бессонные...

Особенного успеха в этом роде Цветаева достигала как раз в тех случаях, когда отказывалась от внешних примет «style russe», от всех этих аж, аль, ровно, кабы, ох ты и в наибольшей мере оставалась верна самой себе («Гаданье», «Полюбил богатый бедную...», «Глаза», «Бабушка», «Волк», «Не для льстивых этих риз...»).

Нельзя счесть безусловной удачей Цветаевой обе ее большие «русские» поэмы - «Царь-Девицу» и «Молодца» (сюжетные источники их - соответствующие сказки в сборнике Афанасьева). Они написаны эффектно, броско, в них много стихов отличной выделки, богатый словарь, виртуознейшие вихревые ритмы, но в целом они слишком многословны, громоздки, тяжеловаты. Между тем сила Цветаевой была как раз в сжатости, в предельной конденсированное стиховой речи. Примеры этому можно найти и в сказках, скажем - в «Молодце».

Как вскочит, брав!

Как топнет, строг!

Рукой - в рукав,

Ногой - в сапог...

Своим богатым арсеналом средств поэтической выразительности Цветаева пользовалась расточительно и всегда по-разному. Из своей власти над стихом она умела извлекать самые разнообразные и неожиданные эффекты. Возьмем, например, такое стихотворение, как «Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес...» (Сколько в этих стихах затаенной страсти и энергии! Они - как туго натянутая пружина, которая вот-вот вырвется из рук. А вот совсем другие по тону и манере стихи: «Как правая и левая рука...»-пример редкой экономии, можно сказать – скупости, стихотворной речи, настоящей афористичности ее. Другой пример такого же рода - превосходное стихотворение «Красною кистью...», в котором нет ни одного необязательного, «проходного» слова, а все только самые необходимые, и каждое забито как гвоздь - по самую шляпку. Или возьмем маленькое, восьмистрочное стихотворение «Не отстать тебе...», в котором все тот же вольный, неукротимый женский характер возникает буквально из ничего - из одной интонации:

Уж и нрав у меня спокойный!

Уж и очи мои ясны!

Отпусти-ка меня, конвойный,

Прогуляться до той сосны!

Но примерно в 1921 году в творчестве Марины Цветаевой обнаруживается явный перелом. Она отказывается от своей песенной манеры и начинает искать новые пути. Оговоримся сразу, что речь идет о перемене основного тона, поскольку и раньше (как и потом) она не была однообразной. В ее поэзии всегда сосуществовали разные пласты, разные потоки. «Меня вести можно только на контрастах, т. е. на всеприсутствии всего... - справедливо доказывала Цветаева. - Я - много поэтов, а как это во мне спелось - это уж моя тайна». От чисто лирических форм она все более охотно обращается к сложным лирико-эпическим конструкциям, к поэме, к стихотворной трагедии. И сама лирика ее становится монументальной: отдельные стихотворения сочетаются по принципу лирической сюжетности в целостные циклы, подчиненные особым законам композиции. Наиболее характерны в этом смысле цветаевские циклы, структура которых возникает не из заданной темы (как, например, в стихах о Москве, о Блоке, о Пушкине, о Чехии), но именно из лирического сюжета («Деревья», «Провода», «Стол»). Главенствующая форма речи в лирике Цветаевой, естественно, монолог, но очень часто - обращенный к некоему собеседнику, которого оспаривают либо убеждают. Кстати сказать, поэтому столь характерны для Цветаевой лирические «партии», хотя и не превращающиеся в дуэты, но подразумевающие непременно двух персонажей: Степан Разин и княжна, Самозванец и Марина Мнишек, Кармен и Хозе, Дон Жуан и Донка Анна, Федра и Ипполит, Ариадна и Тезей, Ор фей и Эвридика, Елена и Ахиллес, Гамлет и Офелия и Брунгильда.

Стих Цветаевой с течением времени как бы отвердевает, утрачивает свою летучесть. Уже в циклах «Ученик» и «Отрок» (1921) он становится торжественно-величавым, приобретает черты одического «высокого слога», уснащенного архаическим словарем и образами, почерпнутыми из библейской мифологии:

И колос взрос, и час веселый пробил,

И жерновов возжаждало зерно...

Иерихонские розы горят на скулах,

И работает грудь наподобие горна.

И влачат, и влачат этот вздох Саулов

Палестинские отроки с кроимо черной.

Легко заметить, что высокий слог в зрелых стихах Цветаевой перемешан с просторечием, книжная архаика - с разговорным жаргоном. Это было обдуманным приемом, и на свободном сочетании «высокопарности» (в старинном смысле слова) с «простотой» был основан особый эффект цветаевского стиля - та «высокая простота», когда слово самое обиходное, подчас даже вульгарное, обретает высокое звучание в ряду слов иного лексического слоя и в соответственном ключе:

Словоискатель, словесный хахаль,

Слов неприкрытый кран,

Эх, слуханул бы разок - как ахал

В ночь половецкий стан!

Цветаева облекает в мифологические одежды свое лирическое содержание - душевную драму человека и поэта трагического XX столетия. Поэтому в античности ее привлекают по преимуществу трагедийные коллизии и конфликты, идея рока, ощущение предопределенности человеческой судьбы, темный дионисийский 2 мир жречества, тайн, ворожбы. На трагедиях Цветаевой лежит мрачный колорит. Они говорят о злосчастных, безвыходных судьбах сильных духом, страстных людей, которые вступают в борьбу с враждебными им темными силами рока. Но борьба эта безнадежна: человек обречен на страдания, отчаянье и гибель, ибо рок, удары судьбы - это злая воля богов, перед которой человек бесправен и бессилен. Многое в этой концепции идет от ницшеанско-декадентского 6 искажения подлинного духа античной трагедии. Но Цветаева вносит в метафизическое представление об извечном «трагическом смысле жизни» сильную ноту протеста против темных враждебных сил, играющих судьбами беззащитных людей.

Поэзия Цветаевой в этом смысле - пример разительный. Откроешь любую страницу - и сразу погружаешься в ее стихию - в атмосферу душевного горения, безмерности чувств, постоянного выхода из нормы и ранжира («на смех и на зло здравому смыслу»), острейших драматических конфликтов с окружающим поэта миром.

Что же мне делать, певцу и первенцу,

В мире, где наичернейший - сер!

Где вдохновенье хранят, как в термосе!

С этой безмерностью в мире мер?!

Свобода и своеволие «души, не знающей меры» - ее вечная, самая дорогая ей тема. Она дорожит и любуется этой прекрасной, окрыляющей свободой.

В поэзии Цветаевой нет и следа покоя, умиротворенности, созерцательности. Она вся – в буре в вихревом движении, в действии и поступке. Всякое чувство Цветаева понимала только как активное действие: «Любить – знать, любить – мочь, любить – платить по счету».

Цветаевой всегда было свойственно романтическое представление о творчестве как о бурном порыве, захватывающем художника: «К искусству подхода нет, ибо оно захватывает», «Состояние творчества есть состояние наваждения», «Поэта - далеко заводит речь». Поэт и дело поэта воплощались для нее сперва в образах «легкого огня» и несгорающей птицы Феникс, позже - в образе «не предугаданной календарем» беззаконной кометы, в понятиях «взрыва» и «взлома». Писать стихи - по Цветаевой - это все равно что «вскрыть жилы», из которых невосстановимо хлещут и «жизнь» и «стих».

Но вихревая исступленность сочеталась у Цветаевой с упорной работой над поэтическим словом. Гениальность поэта, в ее представлении, - это одновременно и «высшая степень подверженности наитию», и «управа с этим наитием». Таким образом, дело поэта предполагает не только согласие со свободной стихией творчества, но и овладение ремеслом. Цветаева не гнушалась этого слова:

Я знаю, что Венера - дело рук,

Ремесленник, - и знаю ремесло!

Поэтому наряду с буйством в Цветаевой жила железная дисциплина художника, умеющего работать «до седьмого пота».

При всем том, будучи опытным мастером изощренной формы, Цветаева видела в поэзии лишь средство, а не цель поэзии. Доказывая, что в поэзии важна суть и что только новая суть диктует поэту новую форму, она спорила с формалистами: «Точно слова из слов, рифмы из рифм, стихи из стихов рождаются!» Сущность же поэзии Цветаева видела в том, что она передает «строй души» поэта. И вот он-то, этот «строй души», непременно должен быть новым, не похожим на другие. Поэту запрещается повторять то, что уже было сказано, он должен изобретать свое, открывать новые моря и материки на карте поэзии. «Не хочу служить трамплином чужим идеям и громкоговорителем чужим страстям».

Прежде чем перейти непосредственно к рассмотрению стиля зрелой Цветаевой как совокупности средств и приемов художественной выразительности, приходится вернуться к понятию «поэтический характер». Наличие его в творчестве поэта предполагает определенный речевой стиль, определенный экспрессивный колорит стихотворного слова. Важным оказывается уже не только что сказано, но и кем и как сказано,- тут-то и угадывается характер, душевный настрой, сама «индивидуальная жизненная манера» того, кто говорит.

Индивидуальный «строй души», желание выразить мир по-своему привели Цветаеву к настойчивым, упорнейшим поискам адекватной и обязательно новой формы. В ходе поисков она одерживала большие победы и терпела тяжелые поражения.

Быть может, наиболее примечательную, наиболее своеобычную черту цветаевского стиля составляет активность самой художественной формы, внутренняя кинетическая энергия слова и образа.

Цветаева не описывает и не рассказывает, но старается как бы перевоплотиться в предмет, который изображает, войту в его форму.

В поэзии наблюдается разное отношение к слову. Есть слово - условный знак, эмблема, призванная выражать некие особые смыслы, - таким было зыбкое, колеблющееся, чаще всего ложно многозначительное слово символистов.

Слово Цветаевой всегда свежее, незахватанное и оно всегда - прямое, предметное, конкретное, не содержит никаких посторонних смыслов а значит только то, что значит: вещи, значения, понятия. Но у него есть своя важная особенность: это слово-жест, передающее, некое действие - своего рода речевой эквивалент душевного и, если угодно, физического жеста - такое слово, всегда ударное, выделенное, интонационно подчеркнутое (отсюда - крайнее изобилие у Цветаевой знаков восклицания и вопроса), сильно повышает эмоциональный накал и драматическое напряжение рёчи:

Нате! Рвите! Глядите! Течет, не так ли?

Заготавливайте чан!

Я державную рану отдам до капли!

(Зритель - бел, занавес - рдян.)

«О, неподатливый язык!» - восклицала Цветаева. Но на самом деле слово было у нее в полном подчинении. Она не изобретала новых слов, брала, как правило, обиходное слово, но умела так его обкатать, переплавить и перековать, что в нем начинали играть новые оттенки значения. Кое-что в ее языковом творчестве оказывается близким исканиям Хлебникова 3 . А именно - любовь к «корнесловию», стремление добраться в слове до его корневого, глубинного смысла и вывести из него целый рой родственных звучаний:

Корпусами фабричными, зычными

И отзывчивыми на зов...

Сокровенную, подъязычную

Тайну жен от мужей, и вдов

От друзей - тебе, подноготную

Тайну Евы от древа - вот:

Я не более чем животное,

Кем-то раненное в живот.

Есть поэты, воспринимающие мир посредством зрения. Их слава - в уменье смотреть и закреплять увиденное в зрительных образах. Цветаева не из их числа. Она заворожена звуками. Мир открывался ей не в красках, а в звучаниях. О себе она говорила: «Пишу исключительно по слуху». И признавалась в «полном равнодушии к зрительности». Наглядное подтверждение этому - цветаевские рифмы (вернее - ассонансы), заслуживающие специального изучения. Она с неслыханной для своего времени смелостью отступала в стиховых окончаниях от графической точности, но бесконечно расширяла диапазон их звучания.

Жизнь, ты часто рифмуешь с лживо, -

Безошибочен певчий слух!

В прислушивании поэта к звукам Цветаева видела основу словесного творчества: «Словотворчество есть хождение по следу слуха народного и природного, хождение по слуху. Все же остальное - не подлинное искусство, а литература» («Искусство при свете совести»). Отсюда понятным становится, почему в поэзии Цветаевой такую громадную роль играли приемы звуковой организации стиха, его инструментовка.

Цветаевой нравилось сталкивать сходно звучащие слова - так чтобы из этого столкновения проступало бы их внутреннее родство и возникали бы дополнительные смысловые связи. «Дождь. - Что прежде всего встает в дружественности созвучий? - писала она. - Даждь. - А за „даждь" - так естественно: Бог. Даждь Бог - чего? - дождя! В самом имени славянского солнца уже просьба о дожде».

Цветаева широко пользовалась «дружественностью созвучий», но не жертвовала звуку смыслом. «Стихи - созвучие смыслов», - доказывала она. Лишь поэтические «пономари» способны отвлекаться от прямого содержания слова-понятия: «Пономарь - что ему слово? Вещь и нищ - связь? Нет, разлад» («Поэма Лестницы»). Цветаева же была занята как раз выявлением глубоко запрятанных в языке родственных связей слов. Она любила нагнетать, нанизывать одно на другое слова, сходно звучащие либо вызывающие сходные представления,- так, что одно слово мгновенно вызывает другое, на первый слух неожиданное, но оказывающееся близким по смыслу: «Как живется вам - хлопочется- Ежится? Встается - как?..» - или: «Ни расовой розни, ни Гусовой казни, Ни детских болезней, ни детских боязней...».

В результате стихотворная речь Цветаевой превращается в целостную, не поддающуюся расчленению, чисто словесную структуру, в которой вещи и понятия взаимодействуют по аналогиям, рождающимся из родственности звучаний и смыслов.

Поэтическое своеобразие Марины Цветаевой

Я не верю с стихи,

Которые льются.

Рвутся – да!

Цветаеву-поэта не спутаешь ни с кем другим. Стихи ее узнаешь безошибочно по особому распеву, неповторимым ритмам, необщей интонации.

Вечная и самая дорогая Цветаевой тема – свобода и своеволие не знающей меры души. Она дорожит и любуется этой прекрасной, окрыляющей свободой:

Не разведенная чувством меры –

Вера! Аврора! Души – лазурь!

Дура – душа, но какое Перу

Не уступалось – души за дурь?

Свободна сама поэзия Цветаевой. Ее слово всегда свежее, не затертое, прямое, конкретное, не содержащее посторонних смыслов. Такое слово передает жест не только душевный, но и физический; оно, всегда ударное, выделенное, интонационно подчеркнутое, сильно повышает эмоциональный накал и драматическое напряжение речи: «Нате! Рвите! Глядите! Течет, не так ли? Заготавливайте чан!»

В своем стихосложении Цветаева вплотную приблизилась к ритмике Маяковского:

Опрокинутыми…

Нот, планет –

Ливнем!

- Вывезет!!!

Конец… На-нет…

По словам Марины, это – как «физическое сердцебиение – удары сердца – застоявшегося коня или связанного человека».

В Россию – вас, в Россию – масс,

В на-Марс – страну! в без-нас – страну!

Особую роль с системе средств выразительности Цветаевой играет пауза. Пауза – это тоже полноправный элемент ритма. В противовес привычной постановке пауз на конец строки у Цветаевой они смещены, сплошь и рядом приходятся на середину строки или на следующую строфу. Поэтому стремительный стих поэта спотыкается, обрывается, поднимается:

Двадцать лет свободы –

Всем. Огня и дома –

Всем. Игры, науки –

Всем. Труда – любому,

Лишь бы были руки.

Синтаксис и интонация как бы стирают рифму. И дело здесь в стремлении Цветаевой говорить цельно и точно, не жертвуя смыслом. Если мысль не вмещается в строку, необходимо либо «досказать» ее, либо оборваться на полуслове, забывая о рифме. Коль мысль уже оформлена, образ создан, заканчивать стих ради полноты размера и соблюдения рифмы поэт считает излишним:

Не чужая! Твоя! Моя!

Всех как есть обнесла за ужином!

- Долгой жизни, Любовь моя!

Изменяю для новой суженой…

На марш –

Цветаева всегда хотела добиться максимума выразительности при минимуме средств. В этих целях она предельно сжимала, уплотняла свою речь, жертвовала эпитетами, прилагательными, предлогами, другими пояснениями, строила неполные предложения:

Все великолепье –

Труб – лишь только лепет

Трав – перед тобой.

Марина Цветаева – большой поэт, ее вклад в культуру русского стиха XX века значителен. Судорожные и вместе с тем стремительные ритмы Цветаевой – это ритмы XX века, эпохи величайших социальных катаклизмов и грандиозных революционных битв.