Сотрудники РНБ - деятели науки и культуры

Биографический словарь, т. 1-4

(7.04.1872, Петербург - 4.08.1940, курорт Отводск (Краков) Польша), юрист, лит. и худож. критик, публицист, обществ, деятель, в ПБ 1898-1905, 1918-19.

Из старинного дворянского рода. Отец - В. Д. Философов служил по ведомству юстиции, в 1860-70-е - ближайший пом. воен. министра Д. А, Милютина в "реформировании рус. армии. Позднее - гл. воен. прокурор, чл. Гос. совета. Мать - А. П. Философова (урожд. Дягилева)-видная деятельница рос. и междунар. жен. движения, одна из учредительниц высших жен. учеб, заведений в России, организатор благотворит, о-в и к-тов. Семья Ф. была дружна с семьей Стасовых. Дом Ф. был одним из центров худож. и обществ, жизни Петербурга. Широко известна была также близость матери к радикальным кругам. Все это во многом определило жизн. путь Ф. Его детство и юность протекали в столице и родовом имении Богдановском (Псковская губ.). Впечатления от пребывания в Псковском крае нашли позднее отражение в творчестве Ф. (псковское дворянство, его история, Пушкин на Псковщине).

Ф. окончил частную гимназию К. Мая (1890). Любовь к живописи и другим пласт, художествам, стремление к самообразованию сблизили его в гимназии с А. Н. Бенуа, К. А. Сомовым, В. Ф. Нувелем. По окончании гимназии, следуя семейной традиции, он поступил на юрид. фак. Петерб, ун-та (1890). Специализировался в области гос. права у проф. Н. М. Коркунова. Сочинение Ф. "О союзном государстве" отмечено на конкурсе студ. работ (1894). По получении диплома 1-й степени оставлен на каф. гос. права (1895). Стажировался в ун-те Гейдельберга (1896). Занимался в Германии в семинаре государствоведа проф. Г. Иелленека. Подготовил и опубликовал докл. о гос.-правовом положении Финляндии. По возвращении в Россию зачислен в Кодификац. отд-ние при Гос. совете (1896), Избран дир. правления Петерб. благотворит, к-та (1896). С 1897 начал заниматься журналист, деятельностью, печатался в журн. "Сев. вест." "Образование", "Трудовая помощь", "Журн. М-ва юстиции". Оставил занятия правом и по личной просьбе с 20 февр. 1898 причислен к М-ву нар. просвещения с откомандированием для работы в ПБ. В янв. 1900 зачислен в штат мл. пом. б-ря с возложением обязанностей зав. Юрид. отд-нием. Заведовал Отд-нием в 1900-05, принимал меры к его пополнению справ, изд., тр. по законодательству разл. стран, материалами о деятельности полит, партий. В 1902 по службе в ПБ награжден орденом Станислава 3-й степени.

Службу в ПБ Ф. совмещал с занятиями журналистикой и участием в обществ, жизни. Ведущий критик и ред. лит. отд. журн. "Мир искусства" (1898- 1904). Сблизился в эти годы с 3. Н. Гиппиус и Д. С. Мережковским, образуя своеобразный тройств, союз, сыгравший значит, роль в биографии Ф. и оказавший влияние на культурную жизнь России кон. XIX- нач. XX вв. Вместе с Мережковским и В. В. Розановым организует Религ.-филос. собрания (1901-03). Стоит с Мережковским у истоков журн. "Нов. путь", пост, его авт., в последний год изд. - ред. (1903-04). Регулярно печатался также в газ. "Наша жизнь" (1904-05). 9 янв. 1905 участвовал в первых митингах протеста против расстрела мирной демонстрации рабочих (в ПБ, ВЭО). Поддерживал в печати требования низших служащих Б-ки об улучшении их материального положения. Недовольство администрации обществ, позицией Ф., трудности дальнейшего совмещения публицист, и служебной деятельности побудили Ф. уволиться из ПБ по "домашним обстоятельствам" (дек. 1905).

В февр. 1906 он уехал вместе с Гиппиус и Мережковским во Францию. Становится парижским корреспондентом газ. М. Ковалевского "Страна" (1906-08). Публикует также сообщения из Франции в газ. "Товарищ" и др. рос. изд. Ф. - один из авт. сб. ст. "Царь и революция" (Париж, 1907). Принимал участие (по нек-рым сведениям - номинальное) в соч. совместно с Гиппиус пьесы "Маков цвет" (1908). По возвращении в Россию (июль 1908) -пост. сотр. газ. и журн.- "Слово", "Речь", "Рус. мысль", "Рус. слово" и др. Ф. не терял связи с ПБ: он по-прежнему дружил с А. В. Карташевым и А. А. Мейером, разделявшими его религ.-филос. убеждения, в ряде ст. и рец. касался положения дел в Б-ке, ее истории, высоко оценивал ее вклад в развитие науки и культуры в России

Ф. - один из организаторов петерб. Религ.-филос. о-ва, товарищ пред., пред. О-ва (1907-17). Ред. еженед. "Голоса жизни" (1915), сб. памяти А. П. Философовой (1915). Ф. был близок к кадетским кругам и полит, масонству. Он приветствовал февр. события 1917, выступал в поддержку А. Ф. Керенского, настаивал на принятии мер в защиту рос. демократии.

Окт. революцию 1917 Ф. встретил враждебно. Он вошел в Полит. Крас. Крест, пытался оказать содействие арестованным за "инакомыслие", участвовал в попытках возобновить изд. газ. "Речь" (1918). Решением К-та ПБ в окт. 1918 Ф. зачислен на службу мл. пом. б-ря, в марте 1919 переведен на должность ст. пом. б-ря, в мае того же года - б-ря. Работал в отд-ниях "Россика", Полиграфии, Рукописей. Организовал (вместе с В. М. Пущиным) выставку к 100-летию со дня рождения И. С. Тургенева, подготовил каталог выставки (1918). Вместе с В. К.Лавровским принимал участие в оценке коллекции В. Я. Адарюкова при покупке ее ПБ в кон. 1918. Передал в дар ПБ док-ты личного и семейного арх., а также письма В. Я. Брюсова, А. Ф. Кони, М. А. Врубеля, Л. Н. Андреева, А. И. Куприна, В. А. Серова и др. (нояб. 1918 -апр. 1919). В дек. 1919 Ф. получил отпуск без сохранения содержания, вместе с Гиппиус и Мережковским выехал через Белоруссию в Польшу. Остался на жительство в Варшаве (1920-40). В 1920-21 - ближайший сотр. Б. В. Савинкова по Рус. Полит. Эвакуац. К-ту, товарищ пред., пред, полит, отд. Выступал на I съезде Нар. Союза защиты родины и свободы с докл. "Об отношении к ген. Врангелю и Семенову" (июнь 1921). Фактич. глава Нар. Союза защиты родины и свободы в Варшаве, чл. его ЦК (1921-24). Ведущий сотр. газ. "Свобода" ("За свободу") (1920-32). Ред. журн. "Иллюстрир. молва" (1920-25), еженед. "Меч" (1934-39).

Справ.: КЛЭ.

Лит.: Евгеньев-Максимов В., Максимов Д. Из прошлого русской журналистики: Ст. и материалы. Л., 1930; Гиппиус 3. Н. Дмитрий Мережковский. Париж, 1951; Злобин В. Тяжелая душа. Вашингтон, 1970; Pachmuss T. Intellect and ideas in action: Selected correspondence of Zinaida Hippius. Mimchen, 1972; Литературный процесс и русская журналистика конца XIX - начала XX века, 1890-1904: Буржуазно-либеральные и модернистские издания. М., 1982; Бенуа А. Н. Мои воспоминания: В 5 кн. 2-е изд. М., 1990; Гиппиус 3. Н. Петербургские дневники, 1914- 1919. Нью-Йорк; Москва, 1990; Колоницкий Б. И. А. Ф. Керенский и круг Мережковских //Петроградская интеллигенция в 1917 году: Сб. ст. М.; Л., 1990; Его же. А. Ф. Керенский и Мережковские в 1917 году //Лит. обозр. 1991. № 3; Чуковский К. И. Дневники, 1901-1929. М., 1991; Колоницкий Б. И. Д. В. Философов и его дневник //Звезда. 1992. № 1; Соболев А. Л. Мережковские в Париже (1906-1908) //Лица: Биогр. альм. СПб., 1992. Вып. 1.; Амфитеатров и Савинков: Переписка, 1923-1924 //Минувшее: Ист. альм. М.; СПб., 1993. Вып. 13; Петербургское Религиозно-философское общество (1907-1917) //Вопр. философии. 1993. № 6; Дюррант Д. С. По материалам архива Д. В. Философова //Лица: Биогр. альм. Вып. 5. М.;"СПб., 1994.

ПБ в печати. 1987, 1989} 100-летие. С. 460-62; История ПБ. С. 127, 162-63; Отчеты ПБ за 1900, 1902, 1905.

Арх.: Арх. РНБ. Ф. 1, оп. I, 1898, № 74; ОР РНБ. Ф. 814.

Иконогр.: Бенуа А, Н. Мои воспоминания...

Автор - Парашутов . Это цитата этого сообщения

ЖЗЛ (КОНСТАНТИН СОМОВ. ОРИЕНТАЦИЯ ТАЛАНТУ НЕ ПОМЕХА. Часть 1 Допарижное)

Да, друзья, не удивляйтесь названию. Об одном из основателей объединения «Мир искусства», ярком представителе русского символизма и модерна Константине Андреевиче Сомове написано немало статей и книг. Посвящены они, в основном, творчеству художника, в котором немало картин эротического содержания. О личной жизни Сомова, увы, все знают немного. Как пишут историки, «свою личную жизнь он тщательно оберегал от огласки». К сожалению, то, что удалось узнать, я вычитал на сайтах, посвященных нетрадиционной сексуальной ориентации. Не спешите обвинить меня в симпатиях к этому сообществу, интернетные поисковики привели меня туда. Впрочем, информация там основана на цитатах из изданных книг. О личной жизни Сомова писали социолог и сексолог Игорь Семёнович Кон в книге «Лики и маски однополой любви» и Лев Самуилович Клейн в книге «Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие». Используя цитаты из этих книг и то, что разыскал в интернете, я и написал материал о Константине Сомове, которого таким вы, может быть, и не знали. Но личная жизнь художника, который был гомосексуалистом, возможно, поможет вам ярче воспринимать его творчество.

Константин Сомов Автопортрет. 1895 г.

Теперь о том, что сподвигло меня обратиться к этой теме и пуститься на поиски информации. В дневнике моей лирушной соратницы Анны KYKOLNIK появился материал с картиной Сомова «Боксер», на которой изображен Борис Снежковский, как пишут исследователи, «последняя любовь художника». В поисках информации о Снежковском и родилась идея сделать материал о Сомове, а Анна помогла в сборе картин. Кстати, в марте-апреле этого года в московской галерее «На Ленивке» прошла выставка «Портрет с историей», на которой была представлена живопись и графика «художников Серебряного века», в том числе, портрет Снежковского кисти Сомова. Так что можно считать этот материал и отголоском прошедшей выставки. Начнем?

Глава I. Допарижное

Семья

Константин Сомов родился 18 (30) ноября 1869 года в Петербурге в семье историка искусства Андрея Ивановича Сомова (15 (27) мая 1830 – 30 мая (12 июня) 1909), который до конца своей жизни служил хранителем коллекции Эрмитажа. Он в молодости знал Брюллова, встречался с Федотовым. В 1871 году Сомов-старший стал Почётным вольным общником Императорской Академии художеств, с 1886 года стал старшим хранителем Эрмитажа и членом-учредителем Общества русских аквафортистов. А еще он был редактор «Вестника изящных искусств» и с 1891 года – сотрудником отдела искусств в издании Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона.

Константин Сомов Портрет А.И.Сомова, отца художника. 1897 г.

Мать будущего художника, Надежда Константиновна (урожденная Лобанова) , была хорошим музыкантом и широко образованным человеком. Именно она привила своим сыновьям любовь к музыке, живописи и театру. Да и профессия отца способствовала «приобщению к прекрасному» – он сам рассказывал сыновьям интересные истории о художниках, да и стены квартиры Сомовых, как вспоминал Альберт Бенуа, «были густо завешены картинами».

Константин Сомов Портрет матери художника. 1895 г.

Я написал «сыновьям», потому что Константин был вторым ребенком в семье, у него был старший брат Александр. Как сложилась его судьба, мне неизвестно. Упоминается лишь, что он был уже в юности полнеющим человеком и служил в Министерстве финансов. В творческом наследии художника есть портрет племянника Владимира Александровича Сомова, сына Александра, написанный Константином уже в эмиграции, в 1925 году.

Константин Сомов Портрет В.А. Сомова. 1925 г.

Во время написания картины художник был либо у родственников в Америке, либо – во Франции (о чем будет рассказ позже), поэтому непонятно, позировал ли племянник дяде, и где это происходило? Эмигрировал ли брат Константина с семьей (поскольку после отъезда из страны есть только свидетельства переписки Сомова с сестрой) или художник просто завершил начатую до эмиграции картину?
Искусствоведы! Где вы? Видите, как много к вам вопросов!
А обратил внимание я на этот портрет еще и потому, что Володя Сомов типажно очень похож на многих будущих любовников художника. Не знаю, почему мне бросилась в глаза эта похожесть, и что за ней кроется… Хотя, признаюсь, мысли о похожести возникают, глядя и на портрет второго племянника - сына сестры Анны.

Константин Сомов Портрет Е.С.Михайлова. 1916 г.

Понятно, что оба парня молоды и симпатичны. Но, как говорится, может, в этом сходстве «зарыта собака» гомосексуальных наклонностей Константина. Вообще-то, историки пишут, что «в детстве Костя предпочитал играть в куклы, мастерить для них костюмы, дружить ему было проще всего с девочками».

Костя Сомов. 1883 г.

Хотя, опять же, на картине «В детской», написанной 29-летним Сомовым, он изобразил лошадку, пушку, барабан – самые популярные атрибуты мальчиковых игр. Свою ли детскую написал художник, или это случайный интерьер – неизвестно.

Константин Сомов В детской. 1898 г.

Сестра

Повторюсь, у Сомова была еще младшая сестра Анна (28 января 1873 - 18 октября 1945), ставшая певицей и художником-дизайнером. Анна училась живописи дома под руководством брата.

Константин Сомов с сестрой Анной. 1890-е гг.

Вышла замуж она за действительного статского советника департамента окладных сборов Министерства финансов Сергея Дмитриевича Михайлова.

Константин Сомов Портрет С.Д. Михайлова. 1900-10 гг.

Сначала Анна при помощи Кости, а потом и самостоятельно вышивала и расшивала сумки, делала украшения для платьев и декоративные панно, которые в 1911–1924 годах участвовали в отечественных и мировых художественных выставках, принося автору первые премии. Во Франции сумки Сомовой прозвали ридикюлями, некоторые исследователи моды считают, что именно ее сумки явились родоначальниками современных женских сумочек вообще.

Константин Сомов Портрет сестры А.А. Сомовой за работой. 1892 г.

Кстати, благодаря сохранившейся переписке брата с Анной из эмиграции, историки знают многое о жизни художника во Франции, потому что Константин писал сестре практически каждые три дня. Удивительно то, что при такой любви к сестре, мне удалось найти только несколько ее портретов, и то графических и написанных с разницей почти в четверть века. Хотя известно, что сестру вместе с матерью за мольбертами Костя изобразил еще на одном из первых своих рисунков.

Константин Сомов Портрет А.А.Сомовой-Михайловой. 1897 г.
Константин Сомов Портрет А.А.Сомовой-Михайловой. 1920 г.

Школа Мая

Образование Константин получил, поступив в самую популярную на то время, частную гимназию Карла Ивановича Мая (1820-1895), выпускника историко-филологического факультета Санкт-Петербургского университета. Открыта эта немецкая мужская школа была 22 сентября 1856 года и в 1861 году получила официальное название «Реальное училище на степени гимназии».

Карл Май и здание его гимназии.

Основным девизом школы было изречение основоположника современной педагогики Яна Амоса Коменского «Сперва любить - потом учить». Не зря, выпускники школы об атмосфере, царившей в этом учебном заведении, говорили - «майский дух». В школе учились многие будущие представители художественной интеллигенции: Николай Рерих, Александр Бенуа, писатель Лев Успенский, публицист и литературный критик Дмитрий Философов и др.
Именно с Димой Философовым у Константина случился первый юношеский роман. Как пишет в своей книге Кон, «c Димой Костя сразу нашел общий язык, и они сдружились. По свидетельству Бенуа, учившегося в той же гимназии, особая близость Димы и Кости, которые держались вместе и особняком, почти никому не нравилась. И, быть может, они не стали объектами насмешек и изгоями только потому, что оба раньше срока покинули заведение Мая».
Известно, что из-за болезни Дмитрия отправили на лечение в Италию, а Сомова отец забрал из гимназии, поскольку юноше давались тяжело естественные предметы, и он мог не окончить гимназию с успешными отметками.

Философов

Дмитрий Владимирович Философов (26 марта (7 апреля) 1872, Санкт-Петербург - 4 августа 1940, Отвоцк, Польша) происходил из старинного дворянского рода, его отец был ближайшим помощником военного министра Д. А. Милютина и членом Государственного совета. Мать Анна Павловна (урождённая Дягилева) была литератором и одной из учредительниц высших женских учебных заведений и благотворительных обществ.

Лев Бакст Портрет Д. Философова.

Говоря о дальнейшей судьбе Философова, стоит сказать о том, что после лечения он в 1890 году окончил гимназию К. Мая, поступил на юридический факультет Петербургского университета, который окончил в 1895 году. Затем стажировался в Германии, а с 1898 года стал работать в петербургской императорской Публичной библиотеке и начал заниматься журналистской деятельностью. В этот период Дмитрий общался с Сомовым, но об этом позже.
Философов стал одним из основателей объединения «Мир искусства», работал редактором литературного отдела одноименного журнала (1898-1904), потом сблизился с Д. С. Мережковским и З. Н. Гиппиус. В декабре 1919 года вместе с Мережковским и Гиппиус Философов покинул большевистскую Россию и поселился в Варшаве, где сблизился с эсером Борисом Савинковым. После 1936 года вследствие ряда неудач (неуспеха всех изданий, им возглавляемых, смертью соратников и единомышленников Савинкова и Арцыбашева), а также преклонного возраста и болезней Философов отошёл от литературной, общественной и политической жизни.

Дмитрий Философов 1930-е г.

Умер он через год после начала второй мировой войны и был похоронен на православном кладбище в Варшаве.

Академия

Итак, где Сомов завершил образование, тоже неизвестно, как и то, что нигде не встречал информации – у кого юноша учился азам рисования. Может, частные учителя или друзья отца? Но кто конкретно? В одной из биографий художника промелькнула фраза: «С детства мальчик мечтал стать живописцем».
Тем не менее, в сентябре 1888 года 20-летний Константин поступил в Имперскую Академию художеств. С 1888 по 1892 год он окончил основной курс Академии, а с октября 1894 года продолжил занятия в мастерской Ильи Репина. В этом же 1894 году Сомов впервые принял участие в выставке Общества русских акварелистов.

Константин Сомов Юношеский автопортрет. рубеж 19-20 вв.

Репин называл Сомова «способный юноша». Уже в студенческие годы художник стал рисовать арлекинов и дам XVIII века, которые чуть позже принесут ему известность. Один из сокурсников Сомова вспоминал: «Ярко помню чувство изумления от неожиданности и потом восхищение, когда он принес свой эскиз на заданную Репиным тему «Около пруда»». Позже Бенуа назвал Сомова «создателем идиллического стиля минувшей жизни».
Но в феврале 1897 года художник, не доучившись, покидает Академию и уезжает в Париж. В 1897-1898 годах он занимался в Академии Коларосси. В Париже Сомов сблизился с Александром Бенуа, общался с Е. Лансере и А. Остроумовой, учившимися в то время во Франции. Тогда, видимо, и возникла идея создать объединение «Мир искусства», основателем которой и стали бывшие выпускники Школы Мая - Бенуа, Философов, Нувель, Сомов и примкнувший к ним Дягилев.

Дягилев

Сергей Павлович Дягилев (19 (31) марта 1872 - 19 августа 1929, Венеция) родился в Селищах Новгородской губернии, в семье кадрового военного, потомственного дворянина, кавалергарда Павла Павловича Дягилева. Мать умерла через несколько месяцев после рождения Сергея, в детстве мальчик жил в Санкт-Петербурге, потом в Перми, где служил его отец.

Сергей Дягилев. Фото конца XIX века и картина, написанная Наталией Третьяковой на основе этого фото.

В Перми на углу улиц Сибирской и Пушкина (бывшая Большая Ямская) сохранился родовой дом Дягилева, который современники называли «Пермскими Афинами», и где сейчас располагается гимназия его имени (Привет Анне! Может расскажете что-нибудь интересное об этом доме?). Знаю, что особняк был построен по проекту архитектора Р. О. Карвовского в стиле позднего классицизма.
После окончания пермской гимназии в 1890 году Дягилев приехал в Петербург и поступил на юридический факультет университета, параллельно занимаясь музыкой у Н. А. Римского-Корсакова в Петербургской консерватории. В 1896 году Дягилев окончил университет, но не стал заниматься юриспруденцией, а спустя два года после получения диплома создал совместно с Бенуа «Мир искусства».
О дальнейшей жизни Дягилева – антрепренёра и коллекционера, организатора «Русских сезонов» в Париже и труппы «Русский балет Дягилева», можно прочесть везде. К тому же, Дягилев нам интересен сегодня даже не в связи с «Миром искусства», а с Сомовым.

Константин Сомов Портрет С.П.Дягилева. 1893-95 гг.

"Мир искусства"

Конечно, история этого художественного объединения требует отдельного рассказа. Поэтому пробегусь по ней «пунктирно».
Итак, «Мир искусства», как объединение и журнал были основаны в Санкт-Петербурге в 1898 году.
Позже в объединение влились и художники московской школы, входившие в состав Абрамцевского кружка - К. Коровин, В. Серов, братья Васнецовы, М. Врубель, М. Нестеров.

Организаторы объединения "Мир искусства" - К. Сомов, В. Нувель, С. Дягилев и Д. Философов. фото конца XIX века

Уже в начале 1898 года Дягилев и Философов организовали и провели выставку русских и финских художников в Музее центрального училища технического рисования барона А. Л. Штиглица в Петербурге, а затем, летом того же года в Мюнхене, Дюссельдорфе, Кельне и Берлине. Первый номер журнала вышел в ноябре 1898 года, в нем была опубликована первая статья о Сомове, написанная Бенуа.

Константин Сомов Автопортрет. 1898 г.

Художественная ориентация «Мира искусства» была связана с модерном и символизмом, члены объединения утверждали, что искусство - прежде всего выражение личности художника. В одном из номеров журнала Дягилев писал: «Произведение искусства важно не само по себе, а лишь как выражение личности творца». Период наибольшей активности в жизни объединения пришёлся на 1900-1904 годы, в 1901 и в ноябре 1903 года выставки группы «мирискусстников» прошли в Петербургской императорской Академии художеств и в Строгановском институте в Москве. После 1904 года объединение утратило идейное единство, после революции многие его участники эмигрировали, и в 1924 году объединение фактически прекратило существование. А мы вернемся назад, к Сомову.

Рубеж веков

Осенью 1899 года Сомов вернулся из Парижа в Петербург. Занимаясь деятельностью «Мира искусства», Константин стал часто общаться со своей школьной любовью – Дмитрием Философовым. И, возможно, могла бы вспыхнуть «угасшая любовь», но сердце Дмитрия уже было занято его двоюродным братом из Перми Сергеем Дягилевым. Кон в своей книге пишет: «Несмотря на то, что с Дягилевым Сомов будет много сотрудничать, некоторая неприязнь сохранится на всю жизнь».

Лев Бакст Портрет Сергея Дягилева с няней. 1906 г.

А пока Сомов окунается в мир «разгульного декаданса» столицы. Об этом времени, вернее, о причинах «свободы любви», точно сказал поэт-символист Вячеслав Иванов: «Вся человеческая и мировая деятельность сводится к Эросу, ... нет больше ни этики, ни эстетики - обе сводятся к эротике, и всякое дерзновение, рожденное Эросом, - свято. Постыден лишь Гедонизм». Как отмечают историки, эпоха декаданса требовала раскрепощения во всем. Но если многие символисты (Гиппиус, Иванов, Мережковский) считали секс средством духовного освобождения, то для Сомова «он был просто развлечением, источником телесного удовольствия, не связанным ни с какими высшими ценностями».
Сомов часто бывает у друзей на дачах под Петербургом, любит посещать Таврический сад, где можно без труда выбрать себе на ночь симпатичного молодого гимназиста. Тесные дружеские (а может, и более близкие) отношения связывают Константина в это время с еще одним его одноклассником Вальтером Нувелем.

Нувель

Вальтер Федорович Нувель (1871-1949) – музыкальный и театральный деятель, один из основателей и вдохновителей объединения «Мир искусства», служил чиновником особых поручений в канцелярии министерства Императорского Двора.

Вальтер Нувель.

Вальтер родился в многодетной семье (у него было три брата и сестра) коммерсанта французского происхождения, занимавшегося финансами. В 1882-1890 годах мальчик учился в гимназии Карла Мая в одном классе с Сомовым. Биографы Нувеля пишут, что еще в седьмом классе Вальтер с одноклассниками Бенуа, Сомовым, Философовым и Калиным создали кружок «Общество самообразования», который стал предтечей «Мира искусства». Окончив Санкт-Петербургский университет, Нувель поступил на службу в канцелярию министерства, а свободное время посвящал пропаганде искусства и художественной критике. Вальтер был организатором музыкальных вечеров и многих предприятий объединения, членом редакции журнала «Мир искусства».
Историки пишут, что Нувель практически весь свой досуг проводил с Сомовым (возможно, ничего сверхблизкого в их отношениях и не было!), но после того, как Вальтер сблизился с Дягилевым (Ах, этот Серж-разлучник!) на почве общего увлечения музыкой - «они частенько играли «в четыре руки»» (звучит как-то двусмысленно!).

Лев Бакст Портрет Вальтера Федоровича Нувеля. 1895 г.

Вообщем, чтобы расставание с Сомовым было почти безболезненным, на одном из серии концертов «Вечера современной музыки», организованных журналом «Мир искусства», осенью 1905 года Вальтер познакомил Константина с поэтом Михаилом Кузминым. Последнее примечание, которое хочется написать – Прямо страсти мадридского двора!

Лев Бакст Портрет Константина Сомова. 1906 г.

Завершая рассказ о Нувеле, добавлю, что после Октябрьской революции Вальтер уехал в эмиграцию и стал помощником Дягилева в организации «Русских сезонов» в Париже.

Константин Сомов Портрет В.Ф.Нувеля. 1914 г.

Кузмин

Роман с Кузминым был непродолжительным, но страстным. Как написал в своем дневнике свидетель зарождения их отношений, поэт Вячеслав Иванов, над портретом которого в то время работал Сомов, «художник был Кузминым развращен и лишен девственности».

Михаил Кузмин

Михаил Алексеевич Кузмин (6 (18) октября 1872, Ярославль - 1 марта 1936, Ленинград) в своей биографии писал, что родился в семье ярославского дворянина, а одним из его предков по линии матери был известный во времена Екатерины II французский актёр Жан Офрень. Биографы Кузмина пишут, что личность поэта – «необычный сплав доверчивости и прямоты с подчеркнутым артистизмом и склонностью к эпатажу».
В 1884 году семья Михаила переехала в Петербург, где он окончил гимназию, несколько лет учился в консерватории у Н. А. Римского-Корсакова и А. К. Лядова, затем стал писать стихи и начал артистическую деятельность, как автор и исполнитель музыкальных произведений на свои тексты.
К моменту знакомства Кузмина с Сомовым, оба уже знали друг о друге. Сомов прочел гомосексуальную повесть Кузмина «Крылья», а тот, в свою очередь, мечтал познакомиться с Константином в надежде, что художник напишет его портрет.
Кстати, Иванов, который, шутя, написал о совращении Сомова, стал, практически сводником, поскольку поэт и художник зимой 1905-1906 годов часто встречались именно на вечерах в доме у Ивановых.
Впрочем, влюбленности поэта Сомов сначала и не замечал (у Кузмина в то время был свой «сердечный друг» - Павел Маслов), до тех пор, пока не прочел об этом в дневнике поэта, который вел его в течение всей жизни, считал «открытой книгой» и даже читал иногда в узком кругу друзей. О Сомове Кузмин написал, как о «бодрящем, с любовью к жизни, к телу и плоти, и без никакого нытья» мужчине.

Уже к весне 1906 года их отношения стали более близкими. Причем, Константин еще с не бросившим его Нувелем по несколько раз в неделю бывают на квартире поэта, они обменивается книгами, обсуждают последние новости, Кузмин знакомит Сомова со своим любовником Масловым. И такие «квартетные встречи» продолжаются почти в течение года.
Как пишет в своем исследовании Кон, «их интимное сближение произошло ближе к осени, причем, в любовных играх принимал участие и Павел Маслов» (вслед за героями фильма «Покровские ворота» хочется воскликнуть – «Высокие отношения!»).
Нужно отметить, что Сомов при такой активной личной жизни не переставал активно заниматься творчеством. Кроме того, в 1903 году прошла его персональная выставка в Петербурге, картины художника экспонировались на выставках «Сецессиона» в Берлине и на «Осеннем Салоне» в Париже (1906).

Елизавета Званцева Портрет К.А.Сомова.

Тему арлекинских пасторалей, сменяет эротическая тема. В 1907 году в Германии выходит антология эротических сочинений авторов XVIII века «Книга Маркизы. Сборник поэзии и прозы», иллюстрированная эротическими рисунками Сомова. В тексте использовались стихотворения, песни, эпиграммы, новеллы и дневниковые записи Андре Шенье, Казановы, Парни, Вольтера, Кребийона – младшего и отрывки «Опасных связей» Шодерло де Лакло.

Константин Сомов Обложка первого издания "Книги маркизы" (Das Lesebuch der Marquise). 1907 г.
Константин Сомов Маркиза и Пьеро. Иллюстрация к "Книге маркизы".

Историки считают, что Сомов ввел в русскую графику эротику как иронический жанр, которая выглядела, как выражались критики, « усталой порочностью не всерьез». Позже книга будет дважды издаваться в 1918 году, причем каждый раз количество иллюстраций будет увеличиваться – от 8 к 31, часто становясь более непристойными.

Константин Сомов Иллюстрации к "Книге маркизы" (Le livre de la Marquise). 1918 г.

При увеличении известности художника, его роман с Кузминым к концу 1900-х «сошел на нет». Причину исследователи называют в том, что «они были слишком разные».

Константин Сомов Автопортрет. 1909 г.

Преуспевающий и известный в Европе художник, имеющий собственный дом в Петербурге, и вечно стесненный в деньгах и скитавшийся по съемным квартирам поэт, друживший с питерскими сутенерами и увлекающийся банщиками и продавцами галантерейных магазинов.
Сомов, конечно, исполнил мечту поэта – в 1909 году написал его портрет.

Константин Сомов Портрет М.А.Кузмина. 1909 г.

Кроме того, в течение почти пяти лет романа художник был «личным иллюстратором» поэта - подбирал иллюстрации и рисовал виньетки к текстам поэта. Как пишет Кон, «они остались друзьями, хотя в записках Сомова обнаружится несколько нелестных отзывов о стареющем Кузмине».
После революции Кузмин остался в России, занимался в основном переводами, писал театральные рецензии. По приглашению Максима Горького он участвовал в составлении планов французской секции издательства «Всемирная литература», переводил прозу Анатоля Франса и редактировал собрание его сочинений. Умер Кузмин в 1936 году в ленинградской больнице и был похоронен на Литературных мостках Волковского кладбища.

Ах, эти мальчики в трико...

В 1909 году умирает в результате несчастного случая отец художника, на него случайно наехал экипаж на Дворцовой площади у Эрмитажа и через несколько дней Андрея Ивановича не стало.
Несмотря на семейную трагедию, Сомов продолжал плодотворно работать. К концу 1900-х годов художник продолжает разрабатывать два основных направления своего творчества: портреты и стилизованные под XVIII век галантные картины и пейзажи. Критики называют второе направление «реконструированным миром рококо». В портретах, как отмечали критики, художник тоже был очень силен.
В январе 1910 года Сомов получает заказ на портрет жены богатого московского коллекционера Гиршмана – Генриетты Леопольдовны. Кстати, Сомов писал Геню (как он ее называл, подружившись) дважды, еще раз – в 1915 году.

Константин Сомов Портрет Г.Л. Гиршман. 1910 г.
Константин Сомов Портрет Г.Л. Гиршман. 1915 г.

Владимир Осипович Гиршман (1867-1937) – русский купец и меценат, собиратель живописи и антиквариата, благотворитель Московского художественного театра, еще 1890-е годы увлёкшийся коллекционированием. Основу его собрания составляла современная ему русская живопись, которую он приобретал на выставках в Москве и Петербурге или покупал у самих художников. Портрет самого коллекционера нам оставил Валентин Серов, который также писал и Генриетту.

Валентин Серов Портрет Владимира Осиповича Гиршмана. 1911 г.

Вообщем, Сомов стал ездить на серии сеансов в Москву, где останавливался у Гиршманов, в свободное время ходил по музеям и театрам, где и познакомился с 31-летним танцовщиком-любителем Николаем Позняковым . Мужчина выглядел очень молодо и был красив – пухлые губы, густые брови, челка, спадающая на лоб. В своем дневнике в том же январе 1910 года художник записал: «Был вчера вечером у Познякова, московского танцора. Сентиментальный, восторженный, неумный, но милый...».

Константин Сомов Портрет танцовщика Н.С.Познякова. 1910 г.

Роман этот был скоротечным – только в течение года, любовники встречались в Петербурге, куда Позняков приезжал с выступлениями. Сомов написал около пяти портретов Николая. Племянник художника Евгений, сын сестры Анны, вспоминал, что танцовщик «позировал в тигровой или леопардовой шкуре во весь рост в балетной позе – и это было очень живописное зрелище».
Кстати, портрет Познякова, еще раньше, чем Сомов, написал еще и Серов (а других портретов работы Сомова не нашел!).

Валентин Серов Портрет Н.С.Позднякова. 1908 г.

Добавлю лишь, что позже Николай Степанович Позняков (1878-1941) стал хореографом, затем был пианистом и умер в начале войны в звании профессора Московской консерватории по классу фортепиано.
Но, хоть и говорят, что «любовь крепче на расстоянии», жизнь в разных городах и редкие встречи, конечно же, не могли не повлиять на взаимоотношения художника с Николаем. К тому же, главной причиной стало то, что в жизни Сомова появился Миф, и в личной жизни художника возник тот пасторальный мир отношений, который он изображал в своих ранних работах.

Мефодий

Сорокалетний художник познакомился с восемнадцатилетней моделью Мефодием Лукьяновым (1892-1932) в сентябре 1910 года, но поскольку Николай наезжал из Москвы редко, а натурщики для работы были нужны всегда, то Сомов, конечно, воспользовался услугами Лукьянова. Для плодотворной работы юноша даже поселился в квартире художника, познакомился с его родственниками и вскоре из натурщика, помощника и друга быстро превратился в «сына, брата и мужа», как называл его сам художник. Их связь историки называют «образцово-показательным браком», который продлился 22 года (!), «без размолвок и почти без измен».
К сожалению, о жизни самого Лукьянова до встречи с Сомовым и его жизни до эмиграции практически ничего неизвестно. Остался лишь портрет Мифа (как называли Мефодия родственники художника и близкие друзья), написанный Сомовым в 1918 году, купленный музеем Александра III и находящийся ныне в Русском музее Санкт-Петербурга (понятно, что это разные названия одного музея!). Художник изобразил Лукьянова, сидящим на диване в пижаме и халате. Искусствоведы отмечают, что в разгар революции, ниспровергающей старый мир, во время уличных перестрелок и ночных грабежей художник пишет очень «домашний, уютный портрет», в котором на первом плане спокойное выражение лица юноши, домашний халат и удобная поза сидящего.

Константин Сомов Портрет М. Лукьянова. 1918 г.

Это спокойствие, наверное, олицетворяет и уверенность самого художника. Став в январе 1914 года действительным членом Академии художеств, Сомов в том же 1918 году становится профессором Петроградских государственных свободных художественных учебных мастерских.

Борис Кустодиев Портрет К.А.Сомова. 1914 г.

Кроме того, он преподает в школе Е. Н. Званцевой. А еще в 1918 году в санкт-петербургском издательстве Голике и Вильборга выходит второе издание «Книги Маркизы», начинается подготовка персональной выставки, которая состоялась в 1919 году в Третьяковской галерее.
Но через четыре года Сомов покинет Россию, как окажется навсегда, вслед за любимым Мифом, с которым будет до конца его дней. Но об этом в следующей главе.

ОКОНЧАНИЕ СЛЕДУЕТ...

Оригинал записи и комментарии на

Сегодня письма: архимандриту Неофиту и ФилософовуПублицист, критик, товарищ председателя Религиозно-философского общества - последнему на 8 страницах о статье его «Собор и министр исповеданий», явно несправедливой, неосторожной и могущей при­нести Церкви вред огромнейший. Неужели серьезно и добросове­стно можно видеть в русском патриархе контрреволюцию и реакцию! Неужели прибегать к помощи «властных окриков» уме­стно даже просто приличному человеку, не то что ответственному администратору!

Неужели Карташёву Министр вероисповеданий Временного правительства надо третировать Всерос­сийский Поместный Собор, как синодальные прокуроры императорского периода третировали Синод и правящую иерархию. Неужели Карташёв должен представить Всероссийского Патриарха Временному прав-ву контрреволюционным пугалом, а прави­тельство в составе «товарищей» - Гвоздева, Керенскогопремьер-министр , Малянтовичаминистр юстиции , Никитинаминистр внутренних дел , «Энвера паши» Верховского и пр. и пр. Сволочи вправе налагать «veto» на решения свободно созванного и избран­ного церковного Собора, судить который может лишь Собор Все­ленский. Правительство не помешало грузину еп. Кириону стать патриархом Грузии. Не помешает оно и старообрядцам объявить какого-то Мелетия Московского патриархом всея Руси старообрядчих.

Можно ли новоправославной Церкви иметь патриарха, если она того хочет? Конечно, нет. Перед открытием Собора иные провидцы глашали, что стоит только Собору принять решение не по вкусу разным добровольным радетелям Церкви a la Философов и пр., как эти радетели благим матом заорут «долой», «разогнать», «контрреволюция», «тащи и не пущай» и т.п. Трудно было ожи­дать, что первым крикуном будет «Речь», а в ней именно Философов, православию все же чуждый. Ему легко угрожать «окриками». Но легко ли ими стращать Собор Карташёву, сказавшему на заседании в Москве, что он «сын Церкви»? Да и не нужны «окрики».

Если Карташёв под давлением партии или из опасения, что патриаршество родит новую смуту, - во что я не верю - представит его правительству как сейчас - несвоевременно, то Правительство может и тихо, без «окриков» добиться невосстановления патриар­шества, пригрозив отделением и лишением казенной подачки. Возможно и то, что двести лет опекавшая и расслабленная до сего дня Церковь продаст патриарха за чечевичную похлебку «воспособления» денежными знаками, цена коих «11 к. за один аршин» и за поддержку другими средствами, но возможно, что оставшись с Патриархом, но нищей, даже преследуемой и гонимой, она возродится и процветет в этой нищете и гонениях. Желал бы второго, но не осужу Ее, если случится первое. Двести лет на помочах во­димая, может ли она сразу обойтись без всякой поддержки правительства?

Еще Философов боится, что, восстановив патриаршество, Церковь подвергнется опасности самочинных самосудов со сто­роны. Но разве его статья не есть именно такой самосуд еще до принятия Собором решения и разве вмешательство правительства в это внутрицерковное дело, ведомое лишь ее членами, а не чужаками, не есть самосуд не только самочинный, но и кощунственный?

И самая ст. Философова, столь похожая на донос и на Собор, и на Карташёва (обвинение в бездействии власти), не удивительное ли явление при несомненной порядочности и уме его.

Он и особенно МережковскийПоэт, драматург, литературный критик, один из основателей символизма способны нередко на ошибки тягостные и прискорбные, притом компрометирующие. Нелепая пасхальная статья Мережковского «Ангел революции» - пер­вая такая их после революции ошибка. Эта статья Философова - ошибка вторая. Грустно!

«Уж такова наша судьба…»

Новое из варшавского архива Д.В.Философова

Доктор Джон Стюарт Дюррант - профессор и координатор русских программ университета «Мемориал» (Ньюфаундленд, Канада). Степень доктора наук в области истории русской литературы была ему присвоена в Школе славяноведения при Лондонском университете. Его научные интересы связаны с русским Серебряным веком, историей объединения «Мир искусства», историей русской эмиграции в Восточной Европе. В 1994 г. в альманахе «Лица» (№5) опубликовал статью, посвященную материалам варшавского архива Д.В.Философова - одного из ярких представителей русской культуры начала XX века и эмиграции первой волны. Сегодня на страницах «Нашего наследия» - продолжение этой темы и публикация новых документов из личного архива Философова (хранящегося ныне у Дж.С .Дюрранта ), других архивов, редких зарубежных изданий.

Джон Стюарт Дюррант

Варшавские годы Д.В.Философова

1. Крушение идеала

История первоначального, российского отрезка биографии Дмитрия Владимировича Философова (с 1872 по 1919 г.), в отличие от второго, проведенного в Польше (конец декабря 1919-1940 г.), достаточно хорошо известна и за последнее десятилетие уже не раз пересказывалась, с большей или меньшей степенью подробности, в различных публикациях, в том числе и автором этих строк 1 . Не хотелось бы повторяться, однако назвать основные факты первого периода необходимо, дабы затем перейти ко второму.

Формирование мировоззрения и художественного вкуса началось у Философова с литературных вечеров, устраиваемых его матерью Анной Павловной Философовой (урожденной Дягилевой) в их семейной усадьбе, селе Богдановском . Анна Павловна, одна из инициаторов и страстных сторонников высшего образования среди женщин, открыла двери своего дома для передовых писателей, художников и музыкантов того времени. Проявившиеся артистические наклонности ее сына получили дальнейшую поддержку и поощрение в частной гимназии Карла Ивановича Мая (С.-Петербург). Атмосфера этого учебного заведения с его европейски образованным преподавательским составом благоприятствовала развитию творческих способностей у молодого Философова и его друзей: А.Бенуа, В.Нувеля , К.Сомова .

Прирожденный дар Философова образовывать всевозможные кружки, разыскивать таланты и вообще выступать в роли импрессарио был, по-видимому, общей семейной чертой, присущей и его более известному кузену С.П.Дягилеву. Вместе с последним, а также А.Н.Бенуа и другими единомышленниками (ныне знаменитостями) Философов в конце 1890-х гг. вошел в художественное объединение «Мир искусства». Тогда же начал выходить одноименный журнал, посвященный главным образом вопросам искусства и искусствознания в самом широком смысле, в котором Философов возглавил литературный отдел, стоящий особняком. Появление журнала «Мир искусства» ознаменовало собой начало Серебряного века русской культуры.

Как руководителю литературного отдела журнала, Философову посчастливилось завязать знакомство с такими писателями и философами, как Н.М.Минский, В.В.Розанов, Л.Шестов, Д.С.Мережковский, З.Н.Гиппиус, К.Д.Бальмонт и многие другие. С некоторыми из них он поддерживал дружеские отношения и в годы эмиграции.

Первые литературные контакты Д.В.Философова с Д.С.Мережковским и З.Н.Гиппиус, которых он впервые повстречал в 1894 г., находясь на лечении во Франции, состоялись в начале двадцатого века. Дневники З.Гиппиус указывают на 1900 г. как на год «посвящения» Философова в их работу - уже тогда известную под названием «Главное», или «Дело» (имеется в виду начало активного участия Дмитрия Владимировича в сугубо личной и, своего рода, эзотерической инициативе Мережковских, направленной на возрождение русского религиозного сознания). Вскоре после этого «посвящения» Философов становится членом триумвирата («Союза троих», «Внутренней Церкви»), верным последователем той неохристианской философии Третьего Завета, которая предполагала наряду с мистической верой в Св.Т роицу и «Царство Духа», апокалиптическим восприятием эпохи - и веру в неизбежность революции. В те годы (и позднее, вплоть до варшавских событий, пошатнувших их союз) посторонний наблюдатель принял бы Философова за равноправного члена их семьи, за «одного из Мережковских».

Взаимоотношения с Д.Мережковским и З.Гиппиус, деятельное участие в петербургских Религиозно-философских собраниях (1901-1903), посещаемых в это время В.Розановым, А.Карташевым , такими представителями церковной иерархии, как митрополит петербургский Антоний, другие деятели Русской православной церкви, определили новую фазу литературной карьеры Дмитрия Владимировича.

Во время одного из первых Религиозно-философских собраний, 29 ноября 1901 г., состоялось знакомство и последовавшая за этим дружба с Марианом Зджеховским , религиозным философом из Вильнюса, значительно повлиявшая на Философова . Философов разделял взгляды Зджеховского по вопросу о взаимоотношениях церкви и интеллигенции, вопросам брака, свободы совести и другим. Влиянием Зджеховского , по-видимому, можно объяснить позднейшее увлечение Философова польской культурой, ту эволюцию его мировоззрения, которая привела впоследствии к осознанию мессианской роли Польши.

Религиозно-философские собрания, а также сотрудничество в руководимом Мережковскими и поначалу распространявшем материалы собраний журнале «Новый Путь» способствовали частым встречам Философова (помимо уже перечисленных лиц) с А.Блоком, А.Белым, Ф.Сологубом, П.Перцовым, С.Булгаковым и Н.Бердяевым.

В 1906 г., во время первой русской революции, Философов вместе с Мережковскими уезжает в Париж. Вскоре ими была опубликована книга «Царь и революция» (« Le Tsar et la Révolution », 1907), направленная против императора и самодержавия. В последующие годы краткие наезды в Париж - ставшие своего рода целительным ритуалом для Философова и супругов Мережковских - производили эффект, сравнимый только с глотком свежего воздуха после удушающей (как им казалось) атмосферы тогдашней России 2 .

В 1908 г. в Париже выходит драма «Маков цвет», подписанная именами Мережковского, З.Гиппиус и Философова , которая, как полагают, была навеяна непростыми отношениями в их внутреннем кругу (впрочем, существует мнение, что Философов не принимал деятельного участия в создании драмы, и З.Гиппиус включила его фамилию в число авторов из «идеологических» соображений).

Последующие пять лет приносят Философову особую известность: выходят в свет несколько собраний его очерков на различные литературно-художественные темы. Два из них: «Слова и жизнь» (1909) и «Старое и новое» (1912) - содержат эссе, новаторски сталкивающие имена З.Гиппиус и Ф.Тютчева, П.Чаадаева и Л.Андреева, В.Розанова и А.Ремизова (творчество последнего Философов трактовал, как теперь сказали бы, с позиций психоанализа Зигмунда Фрейда). Взаимоотношениям российской интеллигенции с религией и церковью - лишь мельком очерченным в этих антологиях - уделяется несравненно более пристальное внимание в увидевшем свет в 1912 г. сборнике «Неугасимая лампада», целиком посвященном этому и другим «последним» вопросам.

Как и многие другие представители литературной элиты, Философов приветствовал Февральскую революцию как неизбежную перемену, предвещавшую эру свободы в России. Победа большевиков не только похоронила все его надежды и ожидания, но и поставила его жизнь в крайнюю опасность: как классовый враг он был обречен. В связи с событиями в Богдановском (все постройки в семейном поместье Философова под Псковом были уничтожены, а могилы его родственников осквернены) для Философова встал вопрос о неминуемой эмиграции.

Через два года после большевистской революции (в конце декабря 1919 г.) Философов вместе с Д.Мережковским, З.Гиппиус и их секретарем В.Злобиным спасается бегством из революционного Петрограда в Польшу - страну, где неожиданно обрываются последние сведения о Дмитрии Владимировиче на его родине. Однако именно в Польше берет свое начало финальная и, вероятно, одна из интереснейших глав его жизни.

2. Философов в эмиграции: за родину и свободу

Каждая революция порождает победителей и побежденных. Действия большевиков, в силу их революционного успеха, привлекли широкое внимание мировой общественности и стали предметом бесконечных дискуссий и подробнейших исторических анализов. Среди побежденных интерес вызывали разве что меньшевики и эсеры. Историческое значение большинства второстепенных политических ячеек, групп и независимых деятелей (составлявших основу оппозиции большевикам и оказывавших важное политическое воздействие на ход исторических событий) было в целом проигнорировано. С этой точки зрения судьба Философова не является исключением.

Образ Дмитрия Философова после событий 1920 г. - как политического эмигранта, человека, приближенного к агрессивно настроенным антибольшевистским кругам, наконец заговорщика, - не увязывается с его дореволюционным стилем жизни. Среди его многочисленных союзников по «заговору» против Советов - Б.В.Савинков и С.Рейлли (известный, как один из самых дерзких и сведущих секретных агентов довоенной Европы), Ю.Пилсудский и У.Черчилль.

За год до приезда Философова в Варшаву Пилсудский, в своем стремлении помочь России сбросить иго большевизма, начал работу по организации антибольшевистского союза среди сочувствующих держав Европы. Польша, как полагал Пилсудский, была не в силах нанести серьезный урон советской власти в одиночку. Пилсудский был убежден, что только в союзе с армией демократической России, армией, зарождения которой он с нетерпением ожидал и которая бы стояла вне зависимости от Деникина или Врангеля (не соглашавшихся дать полякам независимость в случае победы над большевиками), - Польша сумеет выступить против общего врага. Идеи польского вождя нашли широкий отклик у русских политиков, в частности Б.Савинкова, стремившегося к формированию коалиции европейских государств («Антанты») и русских патриотических сил.

Среди множества русских беженцев, перебравшихся в Польшу в первые послереволюционные годы, Мережковский , Гиппиус и Философов были наиболее заметными. В первые месяцы варшавской жизни в их триумвирате царили мессианские настроения. Савинков, быстро осознав значительность присутствия Мережковских и Философова , не теряя времени заручился их политической поддержкой. Мережковские были убеждены, что их переезд в Польшу был одним из решающих шагов на пути к достижению заветной цели, на время сблизившей их с идеями Савинкова и польского вождя, - свержению большевиков и построению «Третьей России» - не монархической и не большевистской, России, в которой жизнь будет обустроена на принципах абсолютной гражданской и творческой свободы. Вскоре по прибытии в Варшаву Д.Мережковский был приглашен в Бельведерский дворец на прием к Пилсудскому, где, обнаружив в нем родственную душу и политического союзника, провозгласил тост за совместную борьбу с царизмом и большевиками.

Такие выдающиеся личности, как Мережковский и Гиппиус, с момента своего прибытия в Варшаву не могли не занять одного из центральных мест в культурной жизни польской столицы. В своих частых обращениях к соотечественникам в Вильно и Варшаве, носивших, главным образом, политико-философский характер, они представляли Пилсудского не только как национального героя, но и как пророка, «посланника нации», которая должна была спасти Россию от безбожия.

Частые встречи с «начальником государства», как в то время официально именовался маршал Пилсудский, способствовали развитию ободряющего диалога между двумя сторонами, а также выработке решительных мер практического характера. Так был сформирован Русский политический комитет (впоследствии - эвакуационный) - нечто вроде альтернативного правительства, которое, базируясь в Варшаве, прикрывало собой формирование русской армии, действовавшей в составе польских вооруженных сил.

Философов исполнял обязанности вице-председателя (заместителя Савинкова) и генерального секретаря Русского политического комитета (РПК), в то время как барон А.А.Дикгоф-Деренталь (бывший эсер, сподвижник Савинкова), его жена Л.Е.Дикгоф-Деренталь (секретарь Савинкова), генерал Н.Г.Буланов (в прошлом член трех московских дум), К.Л.Гершельман , С.П.Глазенап , В.В.Португалов и другие лица, проявлявшие, как минимум, терпимое отношение к польским интересам, вошли в состав Исполнительной комиссии Комитета. Польское представительство в РПК осуществлялось, в частности, одним из ближайших сотрудников Пилсудского, полковником Б.Медзинским , заведовавшим политическим отделом военного министерства и ответственным за деятельность русских организаций в Польше.

Первое заседание РПК состоялось 25 июня 1920 г. Изначально в его функции как альтернативного правительства входило осуществление контроля над русской политической и военной деятельностью на территории Польши; сосредоточение добровольческих подразделений, укрывавшихся на территории Польши, под командованием генерала А.С.Бредова ; обеспечение безопасного пребывания русской армии в Польше; формирование новых кадров для армии из новоприбывающих русских и дезертировавших советских подразделений, личный состав которых в массе своей не доверял полякам; поощрение формирования в Польше более широкого фронта антибольшевистских сил, включающего русских патриотов из приграничных государств; и, наконец, развитие контактов с французскими и британскими официальными лицами, проявившими интерес к патриотическому движению, возглавляемому Савинковым. Штаб-квартира Комитета располагалась в варшавском отеле «Брюль », где жил Савинков и куда вскоре переехал Философов. В самый напряженный момент своей работы Комитет способствовал формированию русской армии, насчитывавшей несколько десятков тысяч личного состава, который был расквартирован в Польше, Латвии и Эстонии, а также дополнительного контингента из бывших военнопленных красноармейцев.

Активное сотрудничество между Русским политическим комитетом, возглавляемым Савинковым, и польским официальным истеблишментом осуществлялось через посредничество Русско-польского общества, также возникшего в 1920 г., в члены которого входили участники Русского политического комитета, а также представители варшавских интеллектуальных, политических и деловых кругов.

К.Вендзягольский , член Польского вооруженного совета, созданного маршалом Пилсудским, сторонник Савинкова и откровенный русофил (что, скорее, являлось исключением среди поляков), передает в своих мемуарах впечатление от знакомства с Дмитрием Владимировичем, тонко характеризуя ту атмосферу, которая окружала его присутствие в Варшаве: «… Заместителем Б.В.Савинкова был избран Д.В.Философов, поистине совершенный европеец и большой барин, который, как сказал наш остроумый реакционер Андрей Немоевский , редактор “Мысли неподлегэй ”, - одною своею неотразимо изысканной внешностью производил большее впечатление и вызывал большее расположение польской интеллигентной публики к русскому делу, чем работа всего Комитета» 3 .

Савинков, Мережковский, Философов и Зинаида Гиппиус часто выступали с лекциями и чтениями на вечерах, приемах и банкетах, организованных Русско-польским обществом для представителей польской интеллигенции и русских политических эмигрантов. В своих мемуарах Вендзягольский вспоминает об одном из таких вечеров: «Собралось свыше ста русских и поляков за обильно и вкусно уставленными столами, где в традиционно трапезной и вполне доброжелательной атмосфере, одинаково привычной как для русских, так и для поляков, были произнесены соответствующие настоящему настроению речи по-русски, по-польски и по-французски, с выражением взаимных горячих пожеланий успеха в борьбе за свободу, за демократию, за польско-русский вечный мир и дружбу. Все ораторы, выступавшие на этом банкете, не затрагивая никаких теоретических и трудных тем и проблем истории и политики, в простых и искренних словах придали трехчасовой трапезе характер свободной встречи друзей, которые по воле злого рока не виделись много лет. <…> Д.В.Философов не рискнул говорить по-польски, хотя уже владел разговорным языком, зато по-русски он так вдохновенно высказал свое личное преклонение перед вещим духом польского патриотического романтизма - Мицкевича, Словацкого, Красинского, что тронул польские сердца» 4 .

В первые месяцы жизни в Варшаве Философов, при поддержке Мережковских, но, главным образом, опираясь на свой собственный издательский опыт, взвалил на себя гигантскую работу по организации выпуска варшавской русской ежедневной газеты. С прежней энергией и с той же тоской по идеалу, как двадцатью годами ранее, Философов разыскивал писателей, журналистов, сотрудников для пропаганды своих культурных и политических устремлений в мире, нравственные устои которого оказались в опасности. В течение двух последующих десятилетий Философов становится движущей силой трех одно за другим возникших изданий: газеты «За свободу!» (первоначально «Свобода»), выходившей в Варшаве с 1920 по 1932 г.; сменившей ее газеты «Молва» (1932-1934) и журнала (потом газеты) «Меч» (1934-1939). На страницах перечисленных изданий он в основном выступал в роли рецензента, редактора и обозревателя, и этому амплуа остался верен до конца своей литературной карьеры 5 .

После того как наступательные операции большевиков во время известного польско-советского конфликта 1919-1920 гг. достигли пригородов Варшавы, военная фортуна повернулась в сторону поляков и в середине августа 1920 г., вслед за провалившейся атакой Красной Армии, поляки перешли в контрнаступление и вскоре приготовились к вторжению на советскую территорию. Открывшаяся возможность заключения перемирия, вплоть до окончательного урегулирования военного конфликта, способствовала распостранению слухов о ликвидации русских антибольшевистских формирований в Польше. Для Мережковских и Философова это означало еще одно крушение мечты о создании «Третьей России». Считая себя ее предтечами, Мережковский и Гиппиус нередко испытывали раздражение против поляков, поскольку последние не советовались с ними в связи с осуществлением политических акций или принятием программ. Определенный русоцентризм Мережковских помешал полноценному восприятию ими политико-дипломатической ситуации, сложившейся в Польше.

Исполненные горького разочарования и обвиняя поляков в вероломстве по отношению к Русскому политическому комитету, который, по их мнению, был забыт после того, как стал ненужен , Мережковские приняли решение покинуть Польшу (в октябре 1920 г.). Оставшемуся в Польше Философову пришлось пересмотреть отношения с прежними друзьями.

На первый взгляд, Философов производил впечатление человека, не затронутого внезапным отъездом Мережковского и Гиппиус. Он был полон решимости продолжить борьбу с большевизмом из Варшавы, начатую совместно. З.Гиппиус полагала, что преданность Философова делу Савинкова (который, по ее более позднему, 1923 г., определению, «хуже всякого большевика» 6), а также интересам польской стороны в целом указывала на моральную податливость ее старого друга.

Следует отметить, что уважение поляков к Философову резко контрастировало с той пренебрежительностью, которую они выказывали по отношению к остальным русским. Философов, казалось, находился в большем взаимном согласии с поляками, нежели со своими соотечественниками. Это вызывало неприязненные чувства у некоторых эмигрантов. Хотя и левая и правая эмигрантская пресса были по-своему враждебны к пропольским настроениям Философова , самые резкие нападки в адрес Дмитрия Владимировича исходили от бывшего премьер-министра А.Ф.Керенского, критиковавшего Философова за его политический и культурный альянс с варшавскими националистами.

В марте 1921 г. был подписан Рижский мирный договор, формально завершивший польско-советский конфликт. Несмотря на его условия, согласно которым антисоветские организации в Польше подлежали ликвидации, Русский политический комитет (на бумаге переименованный в Русский эвакуационный комитет - РЭК) намеревался продолжать свою деятельность без малейшей коррекции стратегии и тактики. Официально РЭК представлялся филантропической организацией, озабоченной попечением о нуждах русских войск после провозглашения перемирия (в октябре 1920-го), а затем и мира с большевиками. Истинное предназначение Комитета заключалось в возрождении савинковского конспиративного Народного союза защиты родины и свободы (НСЗРиС ), который мог бы продолжить борьбу с советским режимом.

Вершиной деятельности возрожденного НСЗРиС , несомненно, явилось проведение антибольшевистского конгресса (или съезда) с 13 по 16 июня 1921 г., организованного Савинковым, Философовым и С.Рейлли с участием так называемых зеленых, различных крестьянских антибольшевистских групп, иностранных военных представителей из Франции, Англии, Бельгии, Италии и Америки. Представителем маршала Пилсудского на конгрессе был, в частности, его личный адъютант с 1918 г. полковник Б.Веньява-Длугошовский .

Оглядываясь назад, приходится признать, что призыв участников конгресса к безжалостному истреблению комиссаров и чекистов выглядел несколько запоздалым (в 1921 г.!). В то же время, вырабатывая план альтернативного устройства управления государством как федерацией республик и областей, подчиняющихся единой Российской юрисдикции, конгресс отверг попытки реставрации царизма и одобрил сотрудничество со средним, еще якобы нейтральным звеном советской бюрократии.

В ответ на подрывную военную и пропагандистскую деятельность Комитета и инспирированного им антибольшевистского конгресса советское правительство в ноте от 4 июля 1921 г. потребовало от польской стороны, в соответствии с условиями Рижского мирного договора, изгнания отдельных лиц и антисоветских группировок с территории Польши. К октябрю 1921 г., ссылаясь на пятую статью этого договора, наркоминдел Чичерин и советский полпред в Варшаве Карахан настойчиво потребовали высылки членов Русского эвакуационного комитета. 7 октября 1921 г. Философов был приглашен в польское Министерство иностранных дел на аудиенцию к министру К.Скирмунту, где ему - вместе с рядом других членов Русского эвакуационного комитета (таких, как А.А.Дикгоф-Деренталь , А.К.Рудин, старинный товарищ Савинкова А.Т.Земель, брат Савинкова Виктор и многие другие) - было предложено покинуть польскую землю.

28 октября почти все вышеупомянутые лица были с полицией высланы к границе с Чехословакией, а 30 октября таким же порядком и туда же был препровожден и Б.В.Савинков. Чудом - и не без вмешательства его польских друзей, в частности С.Стемповского , близкого к окружению маршала Пилсудского - в последний момент Философову было разрешено остаться в Варшаве.

История повторялась - и перед Философовым снова, как и год тому назад, после отъезда Мережковских, встал вопрос о выборе пути. Однако благодаря польским друзьям у него не оставалось никаких сомнений, что его предназначение отныне и навсегда было связано с Польшей.

Мы подходим к одному из самых сложных и, пожалуй, трагических моментов биографии Философова вообще и его жизни в Польше в частности. Дмитрию Владимировичу и ранее не раз приходилось по поручению Савинкова ездить в различные города Европы, видеться с различными политическими деятелями. Так, еще в 1920 г. он предпринял путешествие в Югославию с целью наладить взаимоотношения между Савинковым и бароном Врангелем. (Соглашение между ними было достигнуто к октябрю 1920 г.) В 1923 г. Философов встречается с представителями антибольшевистской организации «Либеральные демократы»: бывшим виленским эсером И.Т.Фомичевым и приехавшим из Москвы «подпольщиком» М.Н.Зекуновым .

Задолго до этой встречи Философов заподозрил «либеральных демократов» в провокационной деятельности. Его дневниковые записи отражают чрезвычайный скептицизм в отношении этой организации 7 .

Савинков не разделял этих опасений. И он, и С.Рейлли проявили большую заинтересованность в существовании «либеральных демократов». Как позже выяснилось, эта мифическая организация была частью чекистской операции «Синдикат-2», проводившейся ГПУ специально с целью завлечения Савинкова и других видных представителей НСЗРиС на советскую территорию 8 .

Печальные обстоятельства возвращения Савинкова в СССР до сих пор, несмотря на все публикации последнего времени, остаются до конца не разгаданными. В августе 1924 г. он направляется в Россию для проведения серии встреч с представителями организации «Либеральные демократы». Дальнейшее слишком хорошо известно. 15 августа Савинков и его спутники, А.А. и Л.Е. Дикгоф-Дерентали , переходят советско-польскую границу, и в тот же день, в Минске, их арестовывают сотрудники ГПУ 9 . Далее следует суд в Москве и потрясшее всех друзей «признание» Савинковым советской власти. В мае 1925 г., по сообщению советских источников, Савинков покончил с собой, выбросившись из окна Внутренней тюрьмы ГПУ на Лубянке.

Еще в 1924 г. он прислал Философову письмо из Москвы. Дмитрий Владимирович часто размышлял о подлинности письма и искренности Савинкова. Вопрос авторства Савинкова в отношении этого послания до сих пор остается неразрешенным (а может быть, и неразрешимым) 10 . Тщательный анализ текста выявляет несостоятельность и, порой, намеренное искажение отдельных деталей, а также невероятную для Савинкова легковерность.

Дневник Философова содержит следующую запись о получении письма Савинкова: «Во вторник, 16 сентября, 1924, в 8 часов утра, прислуга постучала в дверь моей комнаты и сказала мне, что меня желает видеть какая-то женщина.

Я попросил <…> узнать фамилию этой женщины. В ответ на это, прислуга мне приносит письмо, а из передней я слышу голос, сказавший по-польски: To tylko list dla Pana 11 . И сказавшая это поспешила уйти.

На конверте был написан карандашом, неизвестным мне почерком, мой адрес и моя фамилия. Внутри был другой, запечатанный конверт, на котором почерком Бориса Савинкова, чернилами, стояли мой адрес и фамилия (по-польски) и затем “Польша” по-русски. В этом конверте лежало письмо, написанное по новой орфографии, почти без помарок. Прислуга мне сообщила, что женщина, которой я не видел, была молодой барышней, и что она “спешила на службу”. Нет сомнения, что письмо было доставленно мне через советскую миссию, и что содержание его советским властям известно» 12 .

Не трудно вообразить смущение и недоверие, воцарившиеся в душе Философова по прочтении письма. Савинков писал: «Мое “признание” Вас, конечно, поразило. Оно, наверное, повлияло на Вашу судьбу <…> Б ыло ли бы лучше, если б я на суде говорил неправду, т.е. защищал то дело, в которое верил уже только искусственно, подогреваемый совершенно фантастическими рассказами “приезжих”? <…> Никто ни меня, ни А.А., ни Л.Е. <Дикгоф-Деренталей > не “пытал”, не “мучил” и даже не убеждал, и смерти я не испугался. Но одно дело умирать с твердой верой в душе, а другое дело давно сознавать, что ошибся и все-таки настаивать на своем <…> И еще вот что: я получил обещание, что все могут вернуться <…> Как я был бы счастлив, если бы вернулись Вы...» 13

Философов был крайне подавлен атмосферой провалов, продажности и подозрений, воцарившейся после предательства Савинкова, о чем свидетельствует его ответ последнему , написанный в тот же день, 16 сентября 1924 г., в Варшаве. Здесь, в частности, говорилось: « <…> С трогательной заботливостью Вы высказываете предположение, что Ваш дрянной поступок “повлиял на мою судьбу” <…> Вы часто, шутя, называли меня “барчуком” и удивлялись выносливости избалованного барчука. Так вот, мое символическое “барчучество ”, которого, увы, у Вас не оказалось, никогда не позволило бы мне разыграть, воистину на крови близких, ту жалкую комедию, которую разыграли Вы. <…> Савинков мог бы кончить все-таки благолепнее! <…> Прощайте Д.Философов » 14 .

3. Забытый россиянин в Варшаве

После провала Савинкова Философов пытался продолжать, теперь уже вопреки ему , антибольшевистскую деятельность. Однако в польской миссии Философова было нечто, отдаленно напоминающее метания толстовского Пьера Безухова - наблюдателя, человека до глубины души штатского. И чем-то походил на него этот внешне элегантный, но внутренне неустроенный русский аристократ, задумчиво обозревавший польско-советскую политическую арену из-за отделанного изящной резьбой стола в кабинете «Брюльского » отеля в Варшаве.

К середине 1920-х гг. Философову стало ясно, что его мечтам о «третьей», демократической России не суждено было сбыться. И несмотря на то что вера Философова в политические и военные меры пошатнулась, его вера в культурный идеал и его видение этого культурного идеала были той путеводной звездой, которая освещала его поразительно четко направленный жизненный путь. И в годы сотрудничества в журнале «Мир искусства», и позднее, будучи членом «домашней церкви» Мережковских, Дмитрий Владимирович утверждал, что истинная, «животворящая» цивилизация бережет и лелеет своих артистов, художников, скульпторов, поэтов, музыкантов, в то время как бескровная, бесплодная цивилизация сохраняет святош-менторов и второсортных имитаторов. Идея «животворящей цивилизации» объясняет неугасимую веру Философова в современное искусство и возникающие в нем направления.

В Польше Философов сумел привлечь внимание и даже вызвать восхищение польской интеллигенции, которая засвидетельствовала его главенствующую роль в интеллектуальной жизни Варшавы в период между двумя войнами. Многосторонность и многоплановость личности Философова сделали его подвижником как русской, так и польской культур.

После того как Мережковские уе хали в Париж, а очутившиеся в Москве Б.Савинков и А.Дикгоф-Деренталь были «заклеймены» своими бывшими соратниками по борьбе и по изданию газеты «За свободу!» А.Амфитеатровым , В.Португаловым , Е.Шевченко и М.Арцыбашевым, Философов оказался в положении виднейшего представителя русской диаспоры, олицетворяя собой образ русского изгнанника во всех смыслах этого слова. В то же время его обвиняли в заносчивой замкнутости и отстраненности.

При всем том, и тогда и позднее, Философов не уклонялся от участия в деятельности различных благотворительных организаций. Так, уже в конце 1920-х - начале 1930-х гг. он становится активным членом, а затем главой Русского общественного комитета (РОК), объединившего наиболее демократические элементы русской эмиграции и провозгласившего своей миссией обеспечение материальных, культурных и духовных нужд тысяч русских эмигрантов в Польше. (Планировалось даже издание журнала «В своем углу», который отражал бы радикальные антибольшевистские позиции членов РОК, однако оно так и не осуществилось.)

Дмитрий Владимирович не был связан эгоцентрическими теориями и иррациональными ожиданиями Мережковских , веривших в политическую теократию; он был полон решимости осознать всю сложность новой ситуации, в которой оказался русский народ. Под влиянием Философова газета «За свободу!» сменила направление в пользу пропольских настроений. Газета стала концентрировать свое внимание на жизни русской эмиграции в Польше, часто публикуя статьи о русской школе, Русской православной церкви в Польше, русских театрах и спектаклях. Часто печатались заметки о жизни русских в Варшаве и других польских городах, дискуссии о сущности эмиграции, деятельности Красного Креста, вести из благотворительных и культурных обществ, выдержки из сообщений польской печати. Под влиянием Философова новостям о культурных и художественных событиях было уделено внимание наравне с сообщениями о последних политических событиях и скандалах. Блистательные переводы польских авторов соседствовали с творениями русских классиков, подборками из произведений советских писателей (например, Ильфа и Петрова, Зощенко, Бабеля, Вересаева), творчество которых, по мнению Философова , представляло немалый эстетический интерес. Значительное место в газете занимали публикации молодых эмигрантских поэтов Вл.Б ранда , Вс.Байкина , Б.Евреинова и Л.Гомолицкого , взятых Философовым под заботливую опеку.

4. Польские знакомства Философова

Жизнь Философова в Польше была во многих отношениях исполнена динамизма. Языковые проблемы были преодолены очень быстро. В отчетливом переходе к осознанию русско-польской реальности Философов почувствовал близкую общность со своими новыми соотечественниками Ю.Чапским , Станиславом и Георгием (Ежи) Стемповскими , петербуржцами К.Вендзягольским (советником Пилсудского), Л.Петражицким (санкт-петербургским юристом, а впоследствии профессором Варшавского университета), графом С.Тышкевичем (близким другом Философова , женатом на падчерице великого князя Николая Николаевича); а также писателями А.Ледницким , М.Велопольской , М. и С. Зджеховскими , писавшими на русско-польские темы для газеты Философова .

Мало кто в Варшаве разделял с Философовым столько общих интересов и проявлял столь поразительную схожесть в привычках и поведении, как Станислав Стемповский (1870-1952) - бывший официальный представитель польского меньшинства на Украине (с 1917 г.), который, в спешке покинув охваченную гражданской войной Россию, прибыл в Варшаву вместе со своим сыном. Хотя его семья потеряла все свое состояние в первые дни большевистских экспроприаций, по прибытии в Варшаву Стемповский произвел впечатление блистательного и изысканного русофила. В студенческие годы в Дерпте Стемповский был членом студенческой ячейки «Народной воли». Несмотря на тюремное заключение и постоянный полицейский надзор со стороны Охранного отделения Стемповский , в отличие от своих польских современников, оставался преданным поклонником русской культуры, искренний интерес к которой поддерживался общением с Дмитрием Владимировичем. В течение почти двух десятилетий варшавского изгнания Философова С.Стемповский был, несомненно, его ближайшим другом и сотрудником. Согласно дневнику Философова , они познакомились на одном из заседаний Русско-польского общества. В ответ на речь, произнесенную Философовым во время заседания, Стемповский вручил ему свою визитную карточку - и дружба завязалась.

Проживая в Варшаве, Философов и Стемповский часто писали, звонили друг другу и поддерживали контакт через общих знакомых. Обмен письмами задавал тон не только характеру дружбы обоих, но и обусловил атмосферу их профессионально-литературных отношений. Большая часть переписки сохранилась. Несмотря на ее продолжительность, Философов и Стемповский , по традиции того времени, старались поддерживать формальный тон общения в письмах, избегая любых проявлений фамильярности.

Письма Философова доносят ощущение искренней доверительности их товарищеского союза. Лучше других раскрывает значение, которое Философов придавал дружбе со Стемповским , письмо от 14 июля 1930 г., адресованное Стемповскому и его сыну. Кроме того что это письмо, во многом исповедальное, изображает нам характер пишущего и отчасти того, к кому он обращается, - письмо лишний раз свидетельствует о преданности Философова как русской, так и польской культурам. Не без грусти Дмитрий Владимирович замечает в его начале: «За 10 лет я потерял: Савинкова, Арцыб <ашева >, Португалова (!?), Пасманика. Кажется, пора уж и мне “закрывать лавочку”». Обращаясь далее к полякам, Философов формулирует различие между их насущными задачами и теми, которые стоят перед русской эмиграцией, в первую очередь перед эмигрантской молодежью. Некоторые из этих строк актуальны и сегодня как для России, так и для Польши: «С 1918 г. вы сидите “na swoich śmieciach ”, и вы увидели, что вновь найденный рай - черная, густо политая кровью земля , на которой надо в поте лица делать черную, тяжелую и крайне напряженную работу. <…> Сколько надо сознательности, мужества и сил, чтобы бороться с коммунизмом и с шовинизмом, и в этой борьбе не забывать о ежедневной работе в “огороде”. Русской эмигр <антской > молодежи (и там, в России!) надо заражаться психологией Мицкевичей, польской молодежи надо о ней забывать и учиться у голландцев, швейцарцев и датчан: как ковырять землю усовершенствованной ковырялкой, как устроить кооперативы и во имя жизненной силы насадить в Польше подлинный, здоровый демократизм <…>

А мне надо отделаться от “реализма”, переселиться в мечтания, переехать в Краков, и писать там мемуары» 15 .

Через Стемповского Философов сблизился с такими польскими писателями, как С.Жеромский , В.Шерошевский , А.Струг. Благодаря ему же возникли самые значимые отношения, какие когда-либо завязывались у Философова с польской женщиной. Речь идет о Марии Домбровской, которой Философов был представлен Стемповским в 1926 г. Со временем он стал одним из самых частых посетителей дома Домбровской и горячим поклонником творчества этой крупнейшей польской писательницы межвоенного времени. Их дружба приобрела такую же глубину духовной близости, которая на протяжении всей прежней жизни связывала Философова с Зинаидой Гиппиус.

Дмитрий Владимирович был внимательным читателем и заинтересованным критиком Домбровской в пору создания наиболее известной из ее вещей - эпопеи «Ночи и дни», вышедшей в четырех выпусках в период с 1932 по 1934 г. Философов приветствовал публикацию первой части романа (1932) как начало новой эры в развитии польской литературы и поощрял автора на продолжение начатой работы. Отмечая простоту изложения, Философов указывал на влияние творчества Толстого, выразившееся в построении произведения.

В письме к М.Домбровской от 25 апреля 1932 г. по поводу книги Философов признается, что творчество Домбровской помогло ему осознать свое отношение к Польше, способствуя таким образом укреплению его решения остаться в этой стране: «Я честно, с открытой душой подошел к Польше, и получил за это много страданий, как от поляков (лицемерный москаль!) так и от своих (продался полякам!). Ваш роман объяснил мне, что я не побежден, что я победил, ибо Ваш роман показал мне, за что я люблю Польшу, и какую Польшу я люблю» 16 .

5. Попытка обрести почву

Новые взгляды Философова отразились в издаваемой им газете «Молва», которая регулярно выходила с весны 1932 по 1934 г. С политической точки зрения, газета выражала широкий спектр интересов русских людей в эмиграции - от монархистов до народных демократов (бывших эсеров). Однако культурная платформа газеты наиболее сильно отражала предпочтения Философова . Вместе с сотрудниками С.Войцеховским, Н.Рязанцевым и Л.Гомолицким он задался целью пробудить интерес поляков и русских к современной польской культуре и литературе, к культурным связям между Россией и Польшей, к русской культуре в эмиграции.

В значительной мере эти усилия были продолжены в последнем издательском начинании Философова - еженедельнике под двойным названием «Меч / La Glaive », сначала редактировавшемся совместно Мережковским в Париже и Философовым в Варшаве. Журнал (затем газета), как намечалось, должен был иметь европейский фокус и общеевропейскую подписку. Вскоре Мережковский отказался от нового предприятия, и Философов продолжил его в Варшаве, где издание приобрело более польскую направленность. Подхватывая агрессивный антисоветский тон газеты «За свободу!», оно в то же время распространяло сообщения на культурно-литературные темы среди эмигрантской молодежи, у которой отсутствовал опыт жизни в России и чье безразличие к ценностям так называемой великой эмиграции беспокоило Философова и старшее поколение журналистов.

Проведенные в Варшаве годы отличались от полной лишений жизни, которую вынуждены были вести многие знакомые Философова . Размах проводимой работы, эффективная общественная деятельность, талант Философова и сложившиеся обстоятельства способствовали признанию в Дмитрии Владимировиче носителя культурных и нравственных норм русской эмиграции. Тем не менее Философов отвергал предложения о сотрудничестве с эмигрантскими организациями за пределами Польши. Избегая публикаций за границей, он предпочитал печататься только в Польше.

Философов скептически относился к попыткам организовать эмигрантов в политически эффективное всеевропейское объединение. В то же время ему, вместе с Мережковским, принадлежит проект создания литературной академии русского зарубежья, о котором он писал еще в «Молве» (1933); проект, к сожалению, так никогда и не был реализован. Весь свой опыт и знания Философов посвятил организации варшавских литературных объединений, таким образом поощряя сотрудничество между русскими и польскими литературными кругами. Так, в эти годы он - один из организаторов Союза русских писателей и журналистов, известного своими конкурсами начинающих писателей. Другим начинанием Философова было Литературное содружество, которое просуществовало с 1929 по 1935 г. и первоначально являлось литературной секцией Союза русских писателей и журналистов. Его собрания, проводившиеся два раза в месяц, посещали близкие литературные друзья Философова Лев Гомолицкий , Владимир Бранд , Антоний Домбровский, Соня Киндякова , С.П.Кунцевич , С.Л.Войцеховский. Сюда приглашались такие знаменитости, как Юлиан Тувим (чьими стихами и переводами неизменно восхищался Философов), К.Вежинский .

И все-таки в своих дневниках Философов постоянно жаловался на отсутствие в Варшаве литературного кружка для русской интеллигенции. В этом смысле, вершиной деятельности Философова была организация литературного клуба «Домик в Коломне», получившего название по одноименной поэме А.С.Пушкина и просуществовавшего с ноября 1934 по февраль 1936 г. В какой-то мере собрания «Домика в Коломне» отражали настроения школьных лет Философова , когда он и его близкие друзья проводили время в дискуссиях об искусстве, музыке и литературе. Эти встречи чем-то напоминали и бдения в парижском салоне Мережковских «Зеленая лампа» (с 1926 г.). По мысли Философова «Домик в Коломне», так же как и прекратившее свое существование в 1924 г. Русско-польское общество 17 , должен был содействовать распространению художественных ценностей русской культуры в условиях глубоко укоренившейся в те годы среди поляков русофобии. Многие из бывших «ветеранов» Общества стали членами новообразованного клуба. Программа «Домика в Коломне» носила отчасти формальный характер: встречи более походили на симпозиумы, расписание которых, а также темы дискуссий и имена участников заранее публиковались в газетах.

Большинство участников клуба собиралось в ожидании неисчерпаемого, казалось, запаса историй и анекдотов, рассказываемых самим Философовым . Он, однако же, отказывался от роли председателя в этих беседах и в первую очередь интересовался мнением молодых и малоизвестных писателей. Философов жил чрезвычайно скромно, и вечера проходили за столом с бутылкой вина, пирогами и чаем из старинного самовара. На собраниях обычно председательствовал один из постоянных членов литературного кружка. Эти собрания были дороги не только гостям, но и самому Философову . Для него эти встречи служили ценнейшим источником информации о новостях в культурной жизни Польши и в среде русской эмиграции. До самого конца Философов, к удивлению многих близко знавших его, испытывал неподдельный интерес ко всему новому в культуре и художественной жизни.

Так как Философов был и основателем, и вдохновителем, и душой образовавшегося кружка, то, к сожалению, во время его отсутствия по причине болезни, обострившейся в 1936 г., руководство клубом осталось без естественного преемника.

Те, кто знали Дмитрия Владимировича, различали в нем две противоположные и тем не менее воедино слитые ипостаси: агрессивная политическая мужественность, с одной стороны, и артистическая мечтательная женственность, с другой. Варшавянам были хорошо известны его мощный интеллект, внушительный характер и, в то же время, застенчивое любопытство, ранимость и доверительность.

6. Последние годы

Страдая от переутомления и варшавского климата, Философов надорвал свое здоровье. После 1935 г. Дмитрий Владимирович испытал обострение недуга, столь омрачившего его детство, - хронического легочно-сердечного заболевания с осложнениями из-за воспаления легких. В последующие годы его состояние неуклонно ухудшалось. К началу 1937 г., несмотря на углеводные ванны и стрихнин, назначенные в яворжском санатории, стало очевидно, что Философов угасает. Общее недомогание и чахотка сделали необходимым переезд в 1937 г. в Отвоцк , под наблюдение доктора Добровольской, в ее клинику «Викторовка ». С 1938 г. Философов все чаще вынужден проводить большую часть дня в постели. В переписке Философова последних лет - приступы депрессии, мелкие больничные интриги, имена прошеных и непрошенных посетителей, неудовлетворенность окружением в Отвоцке и ностальгия по знакомым улочкам и уголкам Варшавы.

Последние месяцы были поистине тяжелыми. Дыхание было затруднено. Груда кислородных подушек, видимая на последних фотографиях, мало чем могла облегчить его страдания, усиленные нехваткой лекарств в условиях первой зимы оккупации. Временами он вынужден был оставаться в одиночестве, ослабевая до того, что не был в состоянии говорить. Один из последних его посетителей, Л.Гомолицкий , вспоминает, как Философов, перелистывая альбом с фотографиями древнерусских церквей и заметив, что последняя страница в альбоме чистая, попросил установить на своей могиле простой деревянный православный крест с тр адиционной крышей в русском стиле.

Философов скончался 5 августа 1940 г. Возле его кровати лежала сложенная пополам страница с 89-м псалмом из Псалтири: «… Лета наша яко паучина поучахуся . Дние лет наших в нихже седмьдесят лет, аще же в силах осмьдесят лет, и множае их труд и болезнь: яко прииде кротость на ны , и накажемся …» 18

Скромные похороны Дмитрия Владимировича состоялись на Вольском православном кладбище в Варшаве. Его могила - по соседству с могилой его дорогого друга и сподвижника М.П.Арцыбашева.

Прижизненные сборники статей Философова никогда более не переиздавались, и вскоре упоминания о нем исчезли со страниц литературных справочников и энциклопедий. Имя Философова после его смерти - вместе с именами других писателей, критиков и выдающихся деятелей прошлого - было позабыто в суете настающей кровавой эпохи... Одно время даже считалось, что точное местонахождение его могилы неизвестно, так как она якобы ничем не была отмечена. Сейчас на могиле Дмитрия Владимировича - простой могильный камень и крест, установленный в 1995 г. по инициативе варшавян З.Федецкого , Е.Гедройца и Ю.Чапского .

См. также:
Два портрета Д.В.Философова
(работы Х.Налковской-Бицковой и С.И.Виткевича)

Д.В.Философов. Бакст и Серов. Лев Бакст.
(Воспоминания о художниках из варшавского архива 1923-1925 гг.)

1 С м.: Д. Стюарт Дюррант . По материалам архива Д.В.Философова // Лица: Биографический альманах. №5. М.; СПб., 1994. С.444-459.

2 С м. подробно о причинах и обстоятельствах отъезда Мережковских и Философова в Париж в ст.: Соболев А.Л. Мережковские в Париже (1906-1908) // Лица: Биографический альманах. №1. М.; СПб., 1992. С.319-371.

3 Вендзягольский К. Савинков // Новый журнал. (Нью-Йорк). 1963. Кн.72. С.169.

4 Т ам же. С.177-178.

5 Неожиданно резкую оценку деятельности Философова в редакции газ. «За свободу!», вызванную, вероятно, внутриредакционной борьбой, дает М.П.Арцыбашев в п. к Б.В.Савинкову от 22 февр. 1924 г.: «Конечно, Д<митрий > В<ладимирович >, добывая средства, оказывает газете огромную услугу. Возможно, и наверное даже, что если бы его не было, газета давно бы лопнула. Но все-таки это не дает ему права считать себя единственным. <…> А между тем, он держится не только полновластным хозяином, но и хозяином с большой дозой прямого самодурства . <…> Д<митрий > Вл <адимирович > человек любопытный, но какого-то бабьего нрава. Он и тщеславен, и болезненно обидчив, и капризен, и мелочен, и мстителен, как избалованная женщина. [Правда, он очень любит каяться, но эти вечные и не лишенные кокетства ссылки на свой “невозможный характер” и свою “подлость” только раздражают.] В общем, он создает тяжелую атмосферу в редакции, и это не искупается, ибо как газетный редактор он никуда не годится. Он совершенно не отдает себе отчета в действительных потребностях нашего читателя и не умеет разобраться в ценности материала. Отсюда загромождение газеты “высокой политикой”, до которой нашему читателю нет ровно никакого дела, и невозможной скучищей церковной трухи. Последнее, впрочем, естественно, ибо он - плоть от плоти “святой троицы” Мережковских. [Чем больше он забирал в свои руки бразды правления, тем скучнее и бесцветнее становилась газета.]» (Цит . по: Арцыбашев М.П. Письма Борису Савинкову / Предисл ., подгот . текста и примеч. Д . И . Зубарева // De visu . 1993. № 4 (5). С.50-51).

6 Гиппиус З. Коричневая тетрадь (1921-1925) // Гиппиус З. Дневнеки : В 2 кн. Кн.2. М., 1999. С.357. В своих дневниках З.Гиппиус неоднократно подчеркивает, с ее точки зрения, неблаговидную роль Б.Савинкова в решении Философова остаться в Польше для работы под руководством « ancien Ministre de la Guerre de Russie » («бывшего военного министра России» при Временном правительстве). О влиянии Савинкова свидетельствует его п. Философову от 28 сент. 1920 г., хранящееся в личном архиве Д.В.Философова (Сент-Джонс , Канада) и уже опубл . ранее автором данной статьи. Приводим фрагмент из этого п.: «Дмитрий, - Сегодня я просил за тебя у Пилсудского. Не осталось уже никаких сомнений, что через несколько недель или даже раньше все члены и сочувствующие нашим организациям будут изгнаны из Польши, и - если на это будет нужда - то и насильно. Я подал прошение правительству о пожаловании тебе необходимого для пребывания в Польше статуса. Пилсудский самолично предложил, что он удержит тебя под видом его личного советника по русско-украинскому вопросу. - Я очень хорошо знаю, что на тебя сейчас давят как те, кто хотел бы, чтобы ты остался в Варшаве, так и те, кто хотел бы составить тебе компанию до Парижа. Не позволяй загипнотизировать себя твоим поэтическим друзьям. Половина русских уже там - наивно декламируют поэзию 19 века … да и русские поэты там теперь такое обычное дело, как дермо на обочине. Здесь ты хоть останешься независимым и действующим. Там - я боюсь, твои слабые стороны одержат верх. Ты необходим здесь для нас всех в Варшаве и глубоко верю, что Пилсудский поспособствует как-нибудь в нашей борьбе. У меня нет ни малейшего сомнения, что ты перерос и твоего кузена <С.П.Дягилева> и твоих мистических друзей <Д.С.Мережковского и З.Н.Гиппиус>, чьи собственные философии более дороги, чем твоя судьба» (см.: Д. Стюарт Дюррант . Ук. с оч. С.455).

7 С р. в п. Философова к Б.В.Савинкову от 14 апр. 1924 г.: «Я <…> полон сомнений. Уж слишком легко они сносятся с нами, и живы, и благополучны» (ГАРФ. Ф.5831. Оп.1. Д.204. Л.108об.); «Предупреждаю Вас, что всеми своими слабыми силами я буду держать Вас за фалды и “не пущать ”. <…> Без Вас мы рассыплемся, превратимся в пыль» (Там же. Л.113. Цит . по: Арцыбашев М.П. Письма Борису Савинкову… Примечания. С.69).

8 С м. об этом в: Борис Савинков на Лубянке: Документы. М.: РОССПЭН, 2001.

9 С уществовало (и существует) мнение, что А.А. и Л.Е. Дикгоф-Дерентали арестованы не были; на суде они проходили как свидетели. См. об этом: «Три недели беспросветного кошмара…». Письма С.Рейлли / Публ . Д.И.Зубарева // Минувшее. М.; СПб., 1993. Вып.14. С.275-310. Однако это мнение не подтверждается недавно изданными документами из фондов ЦА ФСБ РФ. См.: Борис Савинков на Лубянке: Документы. М., 2001.

10 Документы из архива ФСБ РФ, относящиеся к периоду ГПУ - НКВД - КГБ, в том числе и опубликованные в последнее время, несмотря на их внешнюю убедительность, все-таки следует брать под сомнение: слишком часто они свидетельствуют не столько об истине, сколько о методах ведения дел в ГПУ - НКВД - КГБ.

11 Э то только письмо для пана (польск.) .

12 Философов Д .В. Дневник. Сентябрь 1924 г. // Архив Д.В.Философова (Сент-Джонс , Канада).

13 П. опубл . в : Савинков Б. Письмо Д.В.Философову // Предатели / За свободу! 1924. 17 сент. С.1. В последнее время издано (вместе с др. пп . Савинкова Философову из Внутренней тюрьмы ОГПУ) по документам из фондов ЦА ФСБ РФ в: Борис Савинков на Лубянке: Документы. С.100-101.

14 С м. письмо №10 и комментарии к нему в публикуемой ниже подборке.

15 С м. письмо №11 и комментарии к нему в публикуемой ниже подборке.

16 С м. письмо №13 и комментарии к нему в публикуемой ниже подборке.

17 С м. о нем выше.

18 «… Лета наши как бы паутина считаются; дни лет наших: семьдесят лет, а если в силах - восемьдесят лет, и то большая часть их - труд и болезнь, ибо постигло нас унижение, и мы (сим) будем научены…» (Пс . 89 , стих 10).

Дмитрий Философов. 1897. Худ. Лев Бакст

В истории немало персонажей, чьи имена всегда упоминаются лишь как дополнение к рассказу о выдающихся ее представителях. Имя критика и общественного деятеля начала ХХ века Дмитрия Владимировича Философова (1872 - 1940) принадлежит к подобному кругу спутников ярких исторических личностей. Но на самом деле он был одним из трех, членом союза равных - Гиппиус, Мережковского и Философова. Рискнем предположить, что третьим он стал лишь потому, что штамп в паспортах стоял все-таки у Мережковского с Гиппиус, да и к критике как к жанру, в котором работал Философов, до сих пор относятся с некоторым пренебрежением. Но, создавая воцерковленную триединую семью, они, конечно же, стремились к уникальному равенству во всепроникающей любви друг к другу через прикосновение к Божественному.

Единственное, чем, возможно, выделялся Философов в этом тройственном союзе, так это своей более выраженной гомосексуальностью.

Дмитрий Философов происходит из древнего русского рода, корни которого восходят ко временам князя Владимира Красно Солнышко. Его отец - высокопоставленный царский чиновник - сенатор, член Государственного Совета, одно время военный прокурор России. Матушка - Анна Павловна, урожденная Дягилева. Это о ней писал Блок в отрывке "Возмездие": "Кто с Анной Павловной был связан, - всяк поменет ее добром... // Вмещал немало молодежи ее общественный салон...".

Дима был самым младшим, кажется, девятым по счету в большой семье. Он пользовался всеобщим вниманием и лаской.

В гимназии завязалась тесная дружба у троицы (как будто сложности триединой семьи были написаны Философову на роду) - Кости Сомова, Валички Нувеля и Димы Философова. С каждым из гимназических товарищей случится у Философова роман. И первый - с Сомовым - начался еще на учебной скамье, но был разбит явившимся в Москву из Пензы продолжать образование Сережей Дягилевым - тем самым, создавшим славу русскому балету.

Дмитрий Философов. 1898. Худ. Валентин Серов

В 1899 году Дягилев возглавил журнал "Мир искусства". Всю организационную и литературную редакторскую работу взял на себя Философов. Вот тогда Зинаида Гиппиус и начинает присматриваться к Дмитрию Владимировичу.

Пока "педерастия" в качестве "сексуальной специализации" кажется Гиппиус "извращением, смешным даже для зверей...". "Манерный, женственный v. Gloeden с чуть располневшими бедрами, для которого женщины не существует - разве это не то же самое, только сортом ниже, - что какой-нибудь молодой, уже лысеющий от излишеств, офицер, для которого мужчины не существуют? Какая узость! Я почти понять этого не могу, для меня может ожить в сладострастии равно всякое разумное существо", - запишет она сумбурно в дневнике в августе 1899 года, размышляя о бороне фон Глодене, авторе серии фотографий, на которых запечатлены обнаженные мальчики. И отметит, что ее выбор в другом: "Меня равно влечет ко всем Божьим существам - когда влечет..."

Или такие почти гомофобные по нынешним временам заметки: "Педерасты очень довольны своей зачерствелой коркой и думают, что они ужасно утонченны и новы! Бедные! Жаль, что они здоровье портят, а то бы им дать женщину, авось бы увидали, что физически это шаг вперед. Но к чему рассуждения! Да я и не осуждаю. Надо все пережить. Только надо помнить, что переживаешь, и перейти через это".

Итак, отказавшись от "узкой специализации", Гиппиус вдруг начинает искать женственное в мужчинах. "Мне это нравится, с внешней стороны я люблю иногда педерастов (Gloeden стар и комично изломан). Мне нравится тут обман возможности: как бы намек на двуполость, он кажется и женщиной, и мужчиной. Это мне ужасно близко".

Гиппиус поняла, что испытывает некоторую тягу к гомосексуалам - в них "очень приятно влюбиться". Она разглядывает одного из любовников Глодена, некого 24-летнего Briguet, но, может быть, не любит, а жалеет...

С жалости начинается и первое чувство к Философову: "Жалко и Диму, который в такой тесной теме... Не могу ему помочь, он меня не любит и опасается". Присматриваясь к Философову в марте 1901 года, она записывает в дневник свое признание в любви к Дмитрию и выбирает его в качестве третьего для задуманной уже "новой церкви", которая даст их тройственной любви "оправдание".

Слова и жизнь. Литературные споры новейшего времени (1901 - 1908 гг.). СПб., 1909

В то самое время в Петербурге в "доме Мурузи" у Гиппиус и Мережковского начинают проходить собрания, давшие начало Русскому религиозному обществу. Дмитрий Философов посещает их не часто, а если и появляется, то на пару с Вальтером Нувелем. Гиппиус не догадывается пока, что Нувель не просто друг, но и соперник. Главная тема собраний - "нерешенная загадка пола" и поиск "Бога для оправдания пола".

Гиппиус внимательно изучает Философова, прислушивается к любым его высказываниям, ищет тем для бесед. Позже Философов признается, что понимал и чувствовал особое участие Гиппиус к своей персоне и сознательно избегал его. Тем временем концепция, которая позволила бы Мережковским создать триединую семью, в целом теоретически оформилась.

Загадку пола Гиппиус решает через любовь к Христу. "Христос - решенная загадка пола. Через влюбленность в Него - свята и ясна влюбленность в человека, в мир, в людей..." И поскольку существующая церковь "не может от строения своего удовлетворить ни нас, ни людей, нам близких по времени", Гиппиус и Мережковский принимаются за строительство новой церкви. Третьим окончательно избран Философов. Единственной альтернативой ему был Василий Васильевич Розанов (в будущем автор "Людей лунного света"), но он оказался слишком самостоятельной и весомой фигурой, поэтому отношения его с Гиппиус и Мережковским довольно быстро расстроились, - он был изгнан из их круга и религиозного общества.

Однако тут раскрылась привязанность к Философову Вальтера Нувеля, появляется четвертый - лишний. Нувель пришел к Гиппиус и сказал откровенно: "Вы не Бога ищете, а Философова, потому что у вас к нему личное влечение". Гиппиус, не сомневаясь уже в абсолютной гомосексуальности Философова, все же надеялась, что Круг триединой семьи сможет объединить ее влечение к двум из этого Круга.

Зинаида Гиппиус, Дмитрий Философов и Дмитрий Мережковский

В Великий Четверг 29 марта 1901 года ночью часа три в "доме Мурузи" Философов, Гиппиус, Мережковский совершили обряд, сопровождаемый молитвами перед образами, за столом, украшенном цветами и фруктами. Они пили вино из одной церковной чаши, вкушали хлеб, пропитанный вином, как кровью Господней, трижды менялись нательными крестами, целовали друг друга крестообразно, читали Евангелие. И так три раза.

Но Гиппиус замечала, что Философов испытывает к Мережковскому какое-то чувство "брезгливости" - это касалось возможной половой близости. Одновременно Мережковский и Философов хотели единого "полового круга", и Гиппиус как будто смирилась с тем, что иной семьи, кроме бесполой, появиться не может.

Тем временем Вальтер Нувель, все еще влюбленный в Диму, поведал ему истинные причины выбора Философова в качестве третьего - желание интимной близости со стороны Гиппиус, которой, напомним, особенно нравились женственные мужчины. Вскоре после совершения обряда Философов стал избегать Гиппиус и Мережковского. Гиппиус - наивная - полагала, что причина не в ней, а в стыдливости Фолософова, боявшегося вступить с Дмитрием Сергеевичем Мережковским в "половой круг".

Нувель, уверовавший в то, что он должен "спасти" Философова, что в этом его "призвание", рассказывает об обряде Дягилеву... Гиппиус надеется повторить обряд спустя год. Для совместной молитвы шьются специальные одежды, готовятся хлебá, церковное вино, цветы. Но в назначенное время Философов не появляется. Дягилев, к которому Дима вновь "приник", увозит своего возлюбленного за границу... Там и произошла размолвка. Тот же Нувель наябедничал, желая заполучить Философова любыми способами, что Дмитрий Владимирович провел уже несколько приятных часов с новым секретарем Сергея Павловича польским студентиком Виком. Дягилев выставил Философова с громким скандалом.

Ex Libris Дмитрия Философова. Otium cum dignitate (лат.) - отдых с достоинством, отдых с почетом

Прошло два года. Когда в апреле 1903 Синод запретил религиозно-философские собрания, Мережковский и Гиппиус замыслили издавать журнал "Новый путь" и, конечно же, пригласили Философова. Он согласился стать редактором.

В 1906 году они уехали за границу. Пятнадцать лет прожили "вместе, втроем". "Стыдливость" между Мережковским и Философовым почти рассеялась. Из Европы Философов ругал Горького (его блестящую критику не могли простить Советы), спорил с Михаилом Кузминым и его "Крыльями". Дмитрий Владимирович полагал, что "своя" гомосексуальная тема "трагична по преимуществу", а Михаил Алексеевич все страдания превратил в "повесть о том, как легко и безмятежно блудодействуют аномальные люди".

Каждой весной в Великий Четверг они повторяли обряд, положивший начало их Церкви. Так было и 14 марта 1911 года в Париже, когда Зинаида причащала Диму, а Дмитрий - Зинаиду, А Дима - Дмитрия.

Но к 1913 году отношения обострятся - Дима все-таки чувствует себя третьим и тяготится семейной жизнью Гиппиус и Мережковского. К тому же разделились политические взгляды: Философов - за войну с Германией, а Гиппиус с Мережковским - за мир.

Октябрьский переворот, погромы, большевики, расстреливающие больных министров временного правительства в лечебницах, арестованное Учредительное собрание - Философов встретит все это вместе с Мережковскими. Робкие попытки принять советскую власть... Побег в январе 1920 года через польскую границу, лишения эмиграции в Минске, потом в Варшаве.

В Польше они впервые за 15 лет поселились отдельно. Еще в России Философов впал в странное оцепенение. Гиппиус уверяет, что Мережковский едва ли не силой увез его - "он был инертен и безучастен при озлоблении".

Дмитрий Философов на склоне лет. 1930-е

Русская эмиграция жила надеждами на борьбу с большевиками. Террорист Борис Савинков (1879-1925), формировавший русский отряд на польские деньги, предложил Философову быть его помощником. Тот, не смотря на сопротивление Гиппиус и Мережковского, согласился. Зинаида Николаевна, подозревавшая в причинах столь быстрого согласия Дмитрия Владимировича какой-то интимный момент, возненавидела Савинкова...

Что бы ни говорили об именах второстепенных, чья судьба - лишь сопутствовать славе других, последние двадцать лет своей жизни Дмитрий Владимирович Философов провел как вполне самостоятельная общественно-политическая фигура. Он стал одним из лидеров русской эмиграции в Польше. Сподвижник Савинкова. Редактор газет "Свобода" (1920 - 1921), "За свободу!" (1921 - 1932), "Молва" (1932 - 1934), редактор журнала, впоследствии газеты "Меч" (1934 - 1939). Почетный председатель варшавского "Литературного содружества", основатель литературного клуба "Домик в Коломне" (1934 - 1936).

Он умер в августе 1940 года. Гиппиус, не простившая ему измены, но все еще любившая его, записала в дневнике: "...где ты скитаешься, мой весный, мой верный тому, чему нельзя не быть верным".

Дмитрий Философов, воспринимая гомосексуальность как "трагедию пола", вместе с Гиппиус и Мережковскими предпринял грандиозную попытку решить "проблему пола" в сфере духа. ...Правда, триединая семья, основой которой должен был стать "бесполый круг" троих, полюбивших друг друга через Христа, разбилась о житейские страсти и интимный эгоизм ее участников и окружения.

• Гиппиус З. Дневники. В 2 т. М., 1999

• Философов Д. В. Слова и жизнь. Литературные споры новейшего времени (1901-1908). СПб., 1909

Похожие статьи