Блаженная Паша Саровская (в миру - Ирина) родилась в 1795 г. в селе Никольском Спасского уезда Тамбовской губернии в семье крепостного крестьянина. В семнадцать её выдали замуж. Родные мужа любили её за кроткий нрав и трудолюбие. Прошло пятнадцать лет. Помещики Булгины продали Ирину с мужем господам Шмидтам.
Вскоре умирает муж Ирины. Господа Шмидты пытались выдать Ирину замуж вторично, но услышав слова: «Хоть убейте меня, замуж больше не пойду», решили оставить её у себя дома. Не долго пришлось работать Ирине экономкой, она была оклеветана прислугой, хозяева, заподозрив Ирину в краже, отдали её на истязание солдатам. После жестоких побоев, не выдержав несправедливости, Ирина ушла в Киев.
Беглянку обнаружили в монастыре. За побег крепостной крестьянке долгое время пришлось томиться в остроге, прежде чем её по этапу отправили на родину. Наконец Ирину вернули хозяевам. Проработав два года огородницей у Шмидтов, Ирина опять решилась на побег. Следует отметить, что во время второго побега Ирина тайно приняла постриг с именем Параскевы, получив благословение старцев на юродство Христа ради.) Вскоре блаженную задержали стражи порядка и вернули хозяевам, которые вскоре сами выгнали Ирину.
Пять лет Ирина полураздетая, голодная бродила по селу, затем 30 лет жила в вырытых ею пещерах в Саровском лесу. Окрестные крестьяне и паломники, приходившие в Саров, глубоко чтили подвижницу, просили её молитв. Ей приносили еду, оставляли деньги, а она раздавала всё неимущим.
Жизнь отшельницы была сопряжена с большими опасностями, не столько соседство с дикими зверями в лесу осложняло жизнь Ирины, сколько встреча с «недобрыми людьми». Однажды она была жестоко избита разбойниками, требующими у неё денег, которых у неё не было. Целый год она была между жизнью и смертью.
В Дивеевский монастырь она пришла осенью 1884 г., подойдя к воротам монастыря, она ударила по столбу и предрекла: «Вот как сокрушу этот столб, так и начнут умирать, успевай только могилы копать». Вскоре умерла блаженная Пелагея Ивановна Серебренникова (1809-1884 гг.), которой сам преп. Серафим вверил своих сирот, за ней умер монастырский священник, потом одна за другой несколько монахинь...
Архимандрит Серафим (Чичагов), автор «Летописи Серафимо-Дивеевского монастыря» рассказывал: «Во время своего житья в Саровском лесу, долгого подвижничества и постничества она имела вид Марии Египетской. Худая, высокая, совсем сожженная солнцем и поэтому черная и страшная, она носила в то время короткие волосы, так как ранее все поражались ее длинным до земли волосами, придававшими ей красоту, которая мешала ей в лесу и не соответствовала тайному постригу. Босая, в мужской монашеской рубашке - свитке, расстегнутой на груди, с обнаженными руками, с серьезным выражением лица, она приходила в монастырь и наводила страх на всех, не знающих ее»...
Современники отмечали, что внешность блаженной Паши Саровской менялась от её настроения, она была то чрезмерно строгой, сердитой и грозной, то ласковой и доброй:
« Детские, добрые, светлые, глубокие и ясные глаза её поражают настолько, что исчезает всякое сомнение в её чистоте, праведности и высоком подвиге. Они свидетельствуют, что все странности её, - иносказательный разговор, строгие выговоры и выходки, - лишь наружная оболочка, преднамеренно скрывающая смирение, кротость, любовь и сострадание»...
Все ночи блаженная проводила в молитве, а днем после церковной службы жала серпом траву, вязала чулки и выполняла другие работы, непрестанно творя Иисусову молитву. С каждым годом возрастало число страждущих, обращавшихся к ней за советами, с просьбами помолиться за них.
Очевидцы рассказывали, что Прасковья Ивановна жила в небольшом домике, слева от монастырских ворот. Там у нее была одна просторная и светлая комнатка, в которой вся стена напротив двери « была закрыта большими иконами»: в центре – Распятие, справа Божия Матерь, слева – ап. Иоанн Богослов. В этом же домике, в правом от входа углу, имелась крохотная келья – чуланчик, служащая спальной комнаткой Прасковьи Ивановны, там ночи напролет она молилась. Изнемогая под утро, Прасковья Ивановна ложилась и дремала...
Под окнами ее домика целыми днями толпились богомольцы. Имя Прасковьи Ивановны было известно не только в народе, но и в высших кругах общества. Почти все из высокопоставленных лиц, посещая Дивеевский монастырь, считали своим долгом побывать у Прасковьи Ивановны.
Блаженная чаще отвечала на мысли, чем на вопросы. Люди шли к блаженной за советом и утешением нескончаемой вереницей, и Господь через Свою верную рабу открывал им будущее, врачевал недуги душевные и телесные.
Приведём отрывок из воспоминаний одного Московского корреспондента, которому посчастливилось побывать у блаженной старицы: «...Мы были поражены и обрадованы тем, что эта блаженная с чистым взором ребенка молилась за нас, грешных. Радостная и довольная она отпустила нас с миром, благословив на дорогу. Сильное впечатление произвела она на нас. Это цельная, не тронутая ничем внешним натура, всю свою жизнь, все свои помыслы отдавшая во славу Господа Бога. Она редкий человек на земле, и надо радоваться, что такими людьми еще богата земля Русская».

За год до кончины Пелагии Ивановны в обители поселилась блаженная Паша Саровская. В миру она носила имя Ирина Ивановна. Родилась в начале XIX века в с. Никольском Спасского уезда Тамбовской губернии в семье крепостного крестьянина. После смерти мужа Ирину взяли в помещичий дом кухаркой, потом экономкой. Вскоре прислуга оклеветала ее перед господами в краже, и они отдали ее на истязание солдатам. Не выдержав несправедливости, Ирина ушла в Киев, где прозорливые старцы благословили ее на путь юродства и тайно постригли в схиму с именем Параскевы, после чего она стала называть себя Пашей.

Через полтора года по заявлению помещика полиция разыскала ее и отправила по этапу к господам. Через год она снова бежала, и снова по розыску ее возвратили обратно. Однако помещики ее уже не приняли, и с гневом выгнали на улицу. 30 лет блаженная прожила в Саровском лесу в пещерах. Рассказывали, что вид ее в те годы был как у Марии Египетской: худая, высокая, почерневшая от солнца, она наводила страх на всех не знавших ее.

Видя ее подвижническую жизнь, люди стали обращаться к ней за советами и молитвой, и замечали, что она не лишена дара прозорливости. Поселилась Прасковья Ивановна в Дивееве в 1884 году сначала у клиросных, потом в домике у монастырских ворот. Она стала очень чистоплотной и полюбила порядок. Одевалась, как дитя, в яркие сарафаны.

Своеобразно у нее проявлялась любовь к Царице Небесной и святым: то начинала угощать иконы, то украшала их цветами, ласково разговаривая с ними. Если упрекала людей за проступки, говорила: "Зачем обижаешь Маменьку!", то есть Царицу Небесную. Всю ночь до утра она молилась. После обедни работала: вязала чулки или жала серпом траву, - под видом этих занятий творила непрестанно Иисусову молитву и клала поклоны Христу и Богородице. С утра до вечера блаженная принимала приходивших к ней людей, кого-то обличая в тайных грехах, кому-то в точности предсказывая будущее. Когда Леонид Михайлович Чичагов, еще будучи блестящим полковником, впервые приехал в Дивеево, блаженная Паша предсказала ему, что он скоро станет священником, заметив: "Рукава-то поповские".

После рукоположения он стал часто бывать в Дивееве и всегда заходил к блаженной. Прасковья Ивановна настойчиво говорила ему: "Подавай прошение Государю, чтоб нам мощи открывали". Чичагов отвечал, что он не может быть принят Государем по такому вопросу - его сочтут сумасшедшим. Но потом решил собрать материал о святой жизни старца Серафима, о сложном пути становления Серафимо-Дивеевского монастыря. Так возникла книга "Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря". Л. М. Чичагов преподнес ее Государю Николаю II. Впоследствии архимандрит Серафим (Чичагов), в будущем митрополит, ныне прославленный как священномученик, был главным организатором торжеств прославления преподобного Серафима.

В 1903 году, после торжеств прославления преподобного Серафима, Государь Николай II посетил Дивеево и был с Государыней в келье у Паши Саровской. Перед приходом гостей она велела вынести все стулья и усадила Царскую Чету на ковер.
Прасковья Ивановна предсказала надвигавшуюся на Россию катастрофу: гибель династии, разгон Церкви и море крови. Предсказала и рождение Наследника, и после его рождения ее словам пришлось поверить. После этого Государь не раз отправлял в Дивеево гонцов к Паше по важным вопросам. Перед концом жизни она молилась на портрет Царя, приговаривая: "Не знай, преподобный, не знай, мученик…"

Скончалась блаженная Прасковья Ивановна 24 сентября/5 октября 1915 года в возрасте около 120 лет. 31 июля 2004 года блаженная старица была причислена к лику местночтимых святых, а в октябре 2004 года было благословлено ее общецерковное почитание.

Домик-келья, где она жила, в 2004 году передан монастырю, ныне в нем находится музей блаженной Паши и истории Дивеевской обители. Святые мощи блаженной почивают в Казанской церкви.

Блаженная Параскева Ивановна, в миру Ирина, родилась в конце XVIII столетия в селе Никольском Спасского уезда Тамбовской губернии. Родители ее, Иван и Дария, были крепостными крестьянами господ Булыгиных. Когда Ирине минуло семнадцать лет, господа выдали ее замуж за крестьянина Феодора. Безропотно покорясь родительской и барской воле, Ирина стала примерной женой и хозяйкой, и семья мужа полюбила ее за кроткий нрав и трудолюбие, за то, что она любила церковные службы, усердно молилась, избегала гостей и общества и не выходила на деревенские игры. Они прожили с мужем в согласии пятнадцать лет, но Господь не благословил их детьми.
По прошествии этого времени помещики Булыгины продали Феодора и Ирину помещикам- немцам Шмидтам в село Суркот. Через пять лет после переселения муж Ирины заболел чахоткой и умер. Впоследствии, когда блаженную спрашивали, какой у нее был муж, она отвечала: «Да такой же глупенький, как и я».
После смерти мужа Шмидты взяли Ирину в кухарки и экономки. Несколько раз они хотели вторично выдать ее замуж, но Ирина решительно отказывалась: «Хоть убейте меня, а замуж больше не пойду!» Так ее и оставили.
Через полтора года стряслась беда: в господском доме обнаружилась пропажа двух кусков холста. Прислуга оклеветала Ирину, заявив, что их украла она. Когда приехал становой пристав с солдатами, помещики уговорили «наказать» Ирину. Солдаты по приказанию пристава жестоко истязали ее, пробили голову, порвали уши. Но Ирина и во время истязаний продолжала говорить, что не брала холстов. Тогда Шмидты призвали местную гадалку, которая сказала, что холсты украла женщина по имени Ирина, но только не эта, и лежат они в реке. Начали искать и действительно нашли их там, где указала гадалка.
После перенесенных пыток Ирина была не в силах жить у господ-нехристей и, уйдя от них, пошла в Киев на богомолье.
Киевские святыни, встреча со старцами совершенно изменили ее внутреннее состояние: теперь она знала, для чего и как жить. Она желала сейчас, чтобы в ее сердце жил только Бог - единственный любящий всех милосердный Христос, Раздаятель всяческих благ. Несправедливо наказанная, Ирина с особенной глубиной почувствовала неизреченную глубину страданий Христовых и Его милосердие.
Помещик тем временем подал заявление о ее самовольном уходе. Через полтора года полиция нашла Ирину в Киеве и отправила по этапу к господам. Путешествие было долгим и мучительным, ей сполна пришлось испытать и голод, и холод, и жестокое обращение конвойных солдат, и грубость арестантов-мужчин.
Шмидты, чувствуя свою вину перед Ириной, «простили» ее за побег и поставили огородницей. Более года прослужила им Ирина, но, соприкоснувшись со святынями и духовной жизнью, не смогла более оставаться в имении и снова бежала.
Помещики подали в розыск. Через год полиция опять нашла ее в Киеве и, арестовав, препроводила

по этапу к Шмидтам, которые теперь не приняли ее и с гневом выгнали на улицу - раздетую и без куска хлеба.
Пришло время исполниться благословению духовных отцов Киевской Лавры. Господь призвал свою избранницу на путь юродства Христа ради. Несомненно, что в Киеве Ирина приняла тайный постриг в великую схиму с именем Параскевы и поэтому стала называть себя Пашей.
Пять лет она бродила по селу, как помешанная, и была посмешищем не только для детей, но и для всех крестьян. Круглый год Паша жила под открытым небом, перенося голод, холод и зной, а затем удалилась в саровские леса и жила в пещере, которую сама вырыла. В брошюре «Юродивая Паша Саровская, старица и подвижница Серафимо- Дивеевского женского монастыря», изданной в Москве в 1904 году, есть упоминание о свидетельствах монашествовавших в то время, что именно преподобный Серафим благословил Прасковью Ивановну на скитальческую жизнь в саровских лесах. Там она в посте и молитве прожила около 30 лет. Рассказывали, что у нее было несколько пещер в разных местах обширного непроходимого леса, где тогда было много хищных зверей. Ходила она временами в Саров и в Дивеево, но чаще ее видели на Саровской мельнице, куда она приходила работать.
За время жизни в саровском лесу, долгого сурового подвижничества и постничества она стала похожа на преподобную Марию Египетскую: худая, высокая, почерневшая от солнца. Босая, в мужской монашеской рубахе-свитке, расстегнутой на груди, с обнаженными руками, блаженная приходила в монастырь, наводя страх на всех, не знавших ее.
Когда она еще жила в саровском лесу, однажды мимо проезжали татары, только что обокравшие церковь. Блаженная вышла из леса и стала их ругать. За это они избили ее. По приезде в Саров один татарин сказал гостиннику:
- Там старуха вышла, нас ругала. Мы ее избили.
Гостинник воскликнул:
- Знать, это Прасковья Ивановна! - запряг лошадь и поехал за ней.
До переезда в Дивеевскую обитель блаженная Паша некоторое время жила в одной деревне. Видя ее подвижническую жизнь, люди стали обращаться к ней за советом, просили помолиться; тогда враг рода человеческого научил злых людей напасть на нее и ограбить. Параскеву избили, но никаких денег не нашли. Блаженную обнаружили лежащей в луже крови с проломленной головой. После этого случая она проболела около года, но совершенно поправиться не могла до конца жизни. Боль в проломленной голове и опухоль под ложечкой мучили ее постоянно, но она на это почти не обращала внимания и лишь изредка говорила: «Ах, маменька, как у меня тут болит! Что ни делай, маменька, а под ложечкой не пройдет!» Волосы у Паши заросли как попало, так что голова зудела и она все просила «поискать».
Прасковья Ивановна часто приходила к дивеевской блаженной Пелагии Ивановне. Однажды она вошла и молча села возле блаженной. Пелагия Ивановна долго смотрела на нее и наконец сказала: «Да! Вот тебе-то хорошо, нет заботы, как у меня: вон детей-то сколько!»
Паша встала, не сказав ни слова поклонилась ей и тихонько ушла из Дивеева.
Прошло несколько лет. Однажды Пелагия Ивановна спала, но вдруг вскочила, точно кто ее разбудил, бросилась к окну и, высунувшись наполовину, стала глядеть вдаль и кому-то грозить.
Около Казанской церкви открылась калитка, и в нее вошла Прасковья Ивановна и прямо направилась к Пелагии Ивановне, что-то бормоча про себя.
Подойдя ближе и заметив, что Пелагия Ивановна что-то говорит, она остановилась и спросила:
- Что, матушка, или нейти?
- Нет.
- Стало быть, рано еще? Не время?
- Да, - подтвердила Пелагия Ивановна.
Прасковья Ивановна поклонилась ей низко и,
не заходя в монастырь, ушла.
За шесть лет до смерти блаженной Пелагии Ивановны Паша вновь явилась в обитель, на этот раз с какой-то куклой, а потом и со многими куклами: нянчилась, ухаживала за ними, называла их детьми. Теперь она по нескольку недель, а затем и месяцев жила в монастыре. Последний год жизни блаженной Пелагии Ивановны Паша пробыла в обители неотлучно.
Поздней осенью 1884 года Паша шла мимо ограды кладбищенской Преображенской церкви и, ударив палкой о столб ограды, сказала: «Вот как этот столб-то повалю, так и пойдут умирать; только поспевай могилы копать!»
Слова эти вскоре сбылись: умерла блаженная Пелагия Ивановна и за ней столько монахинь, так что сорокоусты не прекращались целый год, и случалось, что отпевали сразу двух сестер.
Когда скончалась блаженная Пелагия Ивановна, в два часа ночи ударили в большой монастырский колокол, и клиросные, у которых жила в то время блаженная Паша, переполошились, повскакивали с постелей, боясь, не пожар ли. Паша встала вся сияющая и начала перед всеми иконами зажигать и ставить свечи.
- Ну вот, - сказала она, - какой тут пожар? Вовсе нет, а просто это у вас снежок маленько рас-таял, а теперь темно будет!
Без сомнения, блаженная Пелагия Ивановна поставила на свое место Прасковью Ивановну с той же целью, с какой преподобный Серафим послал в Дивеево ее саму, - спасать души монашествующих от натисков врага рода человеческого, от искушений и страстей, ведомых блаженным по дару прозорливости. Если дивная раба Божия, блаженная Прасковья Семеновна Милюкова, называла Пелагию Ивановну «вторым Серафимом», то «третьим Серафимом» по духу и страданиям стала в Дивееве Прасковья Ивановна, которую все в обители почитали за «маменьку».
Несколько раз келейницы блаженной Пелагии Ивановны предлагали Паше поселиться в келии почившей.
- Нет, нельзя; вот маменька-то не велит, - отвечала Прасковья Ивановна, показывая на портрет Пелагии Ивановны.

Блаженная Паша Саровская за трапезой.
Фото нач. XX в.

Что это я не вижу?
- Да ты-то не видишь, а я-то вижу: не благословляет!
Блаженная Паша поселилась сначала у клиросных, а затем в отдельной келии у монастырских ворот.
В келии стояла кровать с громадными подушками, на ней располагались куклы. Кровать Прасковья Ивановна занимала редко, так как ночи напролет молилась пред большими образами в углах келии. Немного подремав под утро, с рассветом она начинала мыться, чиститься, прибираться или шла на прогулку. От живущих с ней Паша требовала, чтобы в полночь они непременно вставали молиться, а если кто не соглашался, она начинала так шуметь, «воевать» и браниться, что все поневоле вставали унимать ее и молились.
Первое время Прасковья Ивановна редко ходила в церковь, говоря, что у нее «своя обедня», но строго следила, чтобы сестры ежедневно ходили на службы. Когда собиралась в храм, накануне с особым старанием омывалась и приготовлялась к такой радости. В храме становилась у двери или на крыльце. Вела себя чинно, с благоговением и трепетом; иногда всю службу стояла на коленях. В последние десять с лишним лет некоторые правила блаженной переменились: она, например, не выходила из монастыря и даже от келии не отходила далеко, перестала посещать храм и приобщалась дома, да и то очень редко. Господь Сам открывал ей, каких правил и образа жизни держаться.
В полночь Прасковье Ивановне всегда подавали кипящий самовар. Пила она только тогда, когда самовар кипел, а иначе скажет: «Мертвый», - и не пьет. Впрочем, и тогда нальет чашку и как бы забудет, - вода остывала. После того, как Паша выпивала чашку (а когда и нет), она всю ночь ставила и тушила свечи и до утра по-своему молилась.

Когда ей заваривали чай, она норовила отнять пачку и высыпать ее всю. Высыпет, а пить не станет. Когда насыпали чай, она старалась подтолкнуть руку, чтобы просыпалось больше, а когда чай получался очень крепкий, говорила: «Веник, веник», - и весь этот чай выливала в полоскательную чашку, а затем выносила на улицу. Евдокия возьмется за один край, блаженная - за другой, повторяя: «Господи, помоги, Господи, помоги», - и так они эту чашку несут. А когда вынесут на крыльцо, блаженная выливала ее и говорила: «Благослови, Господи, на поля, на луга, на темные дубравы, на высокие горы».
Если принесет кто варенье, старались не давать блаженной в руки, иначе она сразу относила банку в уборную и переворачивала ее вверх донышком, приговаривая:
- Ей-Богу, из нутра! Ей-Богу, из нутра!
Напившись чаю после обедни, блаженная садилась за работу: вязала чулки или пряла пряжу. Это занятие сопровождалось непрестанной Иисусовой молитвой, и потому ее пряжа очень ценилась в обители: из нее делали четки, пояски и холщовые подрясники для духовенства. «Вязанием чулок» она называла в иносказательном смысле упражнение в непрестанной Иисусовой молитве. Так, однажды к Паше подошел приезжий, намереваясь спросить, не переселиться ли ему поближе к Дивееву, и она сказала в ответ на его мысли: «Ну, что же, приезжай к нам в Саров, будем вместе грузди собирать и чулки вязать», - то есть класть земные поклоны и учиться Иисусовой молитве.
Привыкнув жить на природе, в лесу, блаженная летом и весной иногда удалялась в поля, рощи и там проводила в молитве и созерцании по нескольку дней. Первое время по переселении в Дивеево она ходила на дальние послушания или в Саров, на прежние свои излюбленные места. По дару прозорливости познавая духовные потребности сестер, живших на отдаленных от монастыря послушаниях, она стремилась туда - бороться с врагом, наставлять сестер и предостерегать их от соблазнов. Конечно, везде ее принимали с радостью, особым удовольствием и упрашивали пожить подольше. Жившие же с ней монахини имели к ней величайшую любовь, скучали и тосковали в дни ее отсутствия.
Долгое время стремление постоянно переходить с места на место относилось к особенностям Паши. Когда мать-игумения предлагала ей поселиться в монастыре, она всегда отвечала:
- Нет, никак нельзя мне, уж путь такой, я должна всегда переходить с места на место!
В путешествия она брала с собой простую палочку, которую называла «тросточкой», узелок с разными вещами или серп на плечо и несколько кукол за пазуху. Часто Паша, находясь в веселом настроении, по-детски хохотала, перебирая имущество, хранившееся в узелке. Чего там только не было: деревянные крестики, корки, горох, огурцы, травка, вязаные детские рукавички с деньгами в первом пальце, разные тряпочки.
Тросточкой блаженная иногда пугала пристающий к ней народ и виновных в каких-нибудь про-ступках.
- А где моя тросточка! Ну-ка, я возьму ее! - говорила она, когда ее растревожат.
Бывали случаи, когда она немилосердно била ею человека, если никакими словами нельзя было вразумить его.
Однажды к ней пришел странник и пожелал, чтобы его впустили в келию. Блаженная была занята, и келейница не решалась ее потревожить.
Но странник настаивал:
-Передайте ей что я такой же, как она!

Блаженная Параскева у крыльца своей келии. Фото нач. XX в.

Удивилась келейница такому не смирению и пошла передать его слова блаженной. Прасковья Ивановна ничего не ответила, а взяла свою тросточку, вышла наружу и начала бить ею странника изо всех сил, восклицая:
- Ах ты, душегубец, обманщик, вор, притворщик…
Странник ушел и уже не настаивал на встрече с блаженной.
Внутреннее состояние блаженной можно было понять по ее внешнему виду: она была то чрезмерно строгая, сердитая и грозная, то ласковая и добрая, то горько-горько грустная. От доброго ее взгляда хотелось броситься, обнять и расцеловать ее. По-детски добрые, глубокие и ясные голубые глаза Паши поражали настолько, что исчезало всякое сомнение в ее чистоте, праведности и высоком подвиге. Тому, кто испытывал взор блаженной на себе, становилось ясно, что все ее странности, иносказательный разговор, строгие выговоры и вы-ходки были лишь наружной оболочкой, намеренно скрывавшей величайшее смирение, кротость, любовь и сострадание.
Паше нравилось носить сарафаны, и она, как дитя, любила яркие цвета, особенно оттенки красного. При встрече почетных гостей или в предзнаменование радости и веселья для посетителя блаженная иногда надевала несколько сарафанов сразу.
На голове обычно носила старушечий чепец или крестьянский платок, летом ходила в одной рубахе.
Под старость Прасковья Ивановна начала полнеть. Блаженная усердно занималась своими куклами: кормила, мыла, укладывала на постель - сама же ложилась на край кровати. Она немало предсказывала приходящим к ней, используя куклы, показывая на них. Большим утешением для нее было, когда ей дарили куклу. Среди кукол она выделяла любимых и нелюбимых. У одной куклы она отмыла всю голову. Когда какой-либо сестре в монастыре приходило время умереть, Паша вынимала куклу, убирала ее и укладывала. Когда же блаженная начинала бушевать и колотить своих кукол, сестры знали: обитель ожидают скорби.
Как-то раз приехали купчиха с замужней дочкой. Чтобы угодить Прасковье Ивановне, привезли ей из Москвы большую куклу, всю разодетую в шелка и бархат. Как только они вошли и поклонились, блаженная вскочила, забегала, схватила новую куклу да одним махом отодрала ей руку и сует дочке в рот. «На, ешь! Ешь!» - кричит. Та испугалась, стоит ни жива ни мертва, мать ее тоже трясется, а Прасковья Ивановна еще громче кричит: «Ешь! Ешь!» Гостей еле вывели. Оказалось, что неспроста так случилось. Потом мать каялась, что ее дочь погубила свое дитя еще в утробе, - и все это блаженной было открыто.
Большое духовное значение имел для блаженной серп. Она жала им траву и под видом этой работы клала поклоны Христу и Богоматери. Если к ней приходил кто из почетных людей, с кем она не считала себя достойной находиться вместе, блаженная, распорядившись угощением и поклонив-

шись гостю в ноги, уходила жать травку, то есть молиться за этого человека. Нажатую траву она никогда не оставляла в поле или во дворе монастыря, но всегда собирала и относила на конный двор. В предзнаменование неприятностей Паша подавала приходящим лопух, колючие шишки…
Одним из любимых занятий, соединяемых ею с Иисусовой молитвой, было полоть и поливать огород. Когда Паша говорила: «Уж я полола, поливала, везде полола!» - это означало, что она сообщает о своих молитвах за того, о ком говорят.
- Никто не полет, никто не поливает, все я одна работаю! - иногда жаловалась Прасковья Ивановна, объясняя, что не может одна за всех молиться.
Блаженная постоянно была занята работой и сильно ворчала на молодых, если они проводили время праздно:
- Вы вот все пьете да едите, а нет того, чтобы пойти дело поделать!
Часто бранила за нечистоту, нечистоплотность.
- Это что?! - кричит иногда монастырским сестрам. - Это что?! Надо взять тряпочку либо щеточку, да все вымыть, да вытереть.
Прасковья Ивановна любила иногда напечь булок и пирогов, которые непременно посылала в подарок матушке игуменье и другим.
Говоря о семейной жизни, блаженная часто уподобляла ее приготовлению кушаний:
- А ты знаешь, как надо варить суп? Сперва очистить коренья, вскипятить воду, потом поставить на плиту, наблюдать за всем этим, по времени охлаждать, отставлять кастрюльку, а то подогревать, - и скороговоркой объясняла, как необходимо женатым людям соблюдать нравственную чистоту, охлаждать горячность характера и подогревать холодность и не спеша, с умом и сердцем устраивать свою жизнь.
Молилась Паша своими словами, но некоторые молитвы знала наизусть. Пресвятую Богородицу она называла «Маменькой за стеклышком». Когда упрекала людей за проступки, часто выражалась так: «Зачем обижаешь Маменьку!» - то есть Царицу Небесную. Иногда она стояла перед образом, как вкопанная, и усердно молилась; порой со слезами, став на колени, молилась, где придется: в поле, в горнице, на улице. Бывало, входила в церковь и начинала тушить свечи, лампады у образов, порой не позволяла зажигать лампады и в келии.
Мать Рафаила рассказывала, что когда она поступила в монастырь, ей дали послушание ночного сторожа. Издали ей хорошо была видна келия Прасковьи Ивановны. Каждую ночь в двенадцать часов в келии зажигались свечи и двигалась быстрая фигурка блаженной, которая то тушила, то зажигала их. Рафаиле очень хотелось посмотреть, как блаженная молится. Благословившись у дежурившей вместе с ней сестры походить по аллейке, она направилась к домику Прасковьи Ивановны. Занавески во всех его окнах были открыты. Подкравшись к первому окну, только она хотела забраться на карниз, чтобы заглянуть в келию, как быстрая рука задернула занавеску; она направилась к другому окну, к третьему; повторилось то же. Тогда она пошла кругом к тому окну, которое никогда не занавешивалось, но и там все повторилось. Так она ничего и не увидела.
Спустя некоторое время мать Рафаила пришла к блаженной. Она приняла ее и сказала:
- Молись.
Та стала молиться на коленях.
- А теперь полежи.
В это время блаженная стала молиться. Что это была за молитва! Она вдруг вся преобразилась, подняла руки, и слезы рекой полились из ее глаз. Рафаиле показалось, что блаженная поднялась на воздух: она не видела на полу ее ног.
Испрашивая на каждый шаг и действие благословение у Господа, Паша иногда громко спрашивала и тут же отвечала себе: «Надо мне идти? Или погодить?.. Иди, иди скорей, глупенькая!» - и тогда шла. «Еще молиться? Или кончить? Николай Чудотворец, батюшка, хорошо ли прошу? Не хорошо, говоришь? Уйти мне? Уходи, уходи, скорей, маменька! Ушибла я пальчик, Маменька! Полечить, что ли? Не надо? Сам заживет!»
Блаженная действительно разговаривала с невидимым для нас миром. Любовь к Богу и святым проявляла своеобразно: угощала образа, клала к ним любимые вещи, украшала их цветами. Поднося гостинцы к Божией Матери, лепетала:
- Матушка! Царица Небесная! Какой Младенец-то у Тебя - Батюшка! На, на, на, вот возьми, покушай, наш дорогой!
Бывало, когда ей подавали деньги, обращалась с вопросом к иконе преподобного Серафима:
- Брать или не брать? Брать, говоришь? Ну ладно, возьму. Ах, Серафим, Серафим! Велик у Бога Серафим, всюду Серафим!
И только тогда брала деньги и клала под икону преподобного.
О себе Паша обычно говорила в третьем лице:
- Иди, Прасковья! Нет, не ходи! Беги, Прасковья, беги!
В дни духовной борьбы с врагом рода человеческого она начинала говорить без умолку, но ничего нельзя было понять; ломала вещи, посуду, волновалась, кричала, бранилась. Однажды блаженная встала с утра расстроенная и встревоженная. После полудня к ней подошла приезжая госпожа, поздоровалась и хотела беседовать, но Прасковья Ивановна закричала, замахала руками:
- Уйди! Уйди! Неужели не видишь, вон дьявол! Топором голову отрубили, топором голову отрубили!
Посетительница перепугалась и отошла, ничего не понимая, но вскоре ударили в колокол, оповещая, что сейчас скончалась в больнице в припадке падучей монахиня.
Случаев прозорливости Прасковьи Ивановны было бесчисленное множество, некоторые из них записаны.
Однажды пришла к блаженной девица Ксения из села Рузина просить благословение идти в монастырь.
- Что ты говоришь, девка! - закричала блаженная. - Надо прежде в Петербург сходить, да всем господам сперва послужить; тогда даст мне Царь денег, я тебе келию поставлю!
Через некоторое время братья Ксении стали делить имущество, и она снова пришла к Прасковье Ивановне.
- Братья делиться хотят, а вы не благословляете! Как хотите, а уж не послушаю я вас и поставлю келию!
Блаженная Паша, растревоженная ее словами, вскочила и говорит:
- Экая, ты, дочка, глупая! Ну, можно ли! Ведь ты не знаешь, сколько младенец-то превыше нас!
Сказав это, она легла и вытянулась. А осенью у Ксении умерла сноха, и на ее руках осталась девочка, круглая сирота.
Однажды, бегая по селу Аламасову, блаженная Паша зашла к священнику, у которого в то время находился по делам службы псаломщик. Она подошла к нему и говорит: «Господин! Прошу тебя, возьми или приищи хорошую кормилицу или няньку какую, потому что тебе надо, иначе никак нельзя, уж я тебя прошу, возьми кормилицу-то!» И что же? Дотоле совершенно здоровая жена псаломщика захворала и умерла, оставив младенца.
Крестьянин из соседней деревни ехал саровским лесом за монастырской известкой и встретил Прасковью Ивановну, шедшую, несмотря на мороз,

босой и в одной рубашке. При покупке извести ему предложили взять несколько лишних пудов без денег. Он подумал и взял. Возвращаясь домой, он опять встретился с Пашей, и блаженная сказала ему: «Аль богаче от этого будешь, что беса-то слушаешь! А ты лучше-ка живи той правдой, которой жил!..»
Многим приходящим Прасковья Ивановна указывала, каким путем надо спасаться: кому пред-сказывала семейную жизнь, а кого благословляла на монашество. Одна дивеевская монахиня вспоминала, как поступила в монастырь: «Собралась я в Саров, горячо молилась у гроба угодника Бо- жия, прося его помощи, а на обратном пути заехала в Дивеево, да и зашла к блаженной Паше, а она, как увидела меня, закричала: “Где была до сих пор, где шатаешься? Ее тут ждут-ждут, а она все шатается невесть где!” - да палкой все мне грозит».
Сестры Зоя и Лидия Якубович (будущие схимонахиня Анатолия и схимонахиня Серафима) были в Дивееве проездом и зашли к блаженной Параскеве Ивановне. Они очень смущались, что должны были стать основательницами новоустрояемой общины. Уже была прислана из Синода бумага, согласно которой Зоя назначалась строительницей церкви, но сестры не чувствовали в себе сил исполнить это послушание.
Прасковья Ивановна сказала:
- Дайте мне бумаги, я почитаю.
Зоя знала, что блаженная неграмотна, но повиновалась и подала ей синодскую бумагу. Блаженная тут же изорвала ее в клочки и бросила в печку. Обратившись к образу преподобного Серафима и указывая на сестер рукой, она воскликнула:
- Батюшка Серафим, твои снохи, ей-Богу! Обе твои снохи!
Затем велела им идти к игумении Александре и проситься в монастырь.
Схимонахиня Анатолия рассказывала, что как-то им с сестрой захотелось посмотреть, как Прасковья Ивановна молится ночью. Благословились у игумении и пришли вечером к блаженной. А она тут же улеглась спать. В двенадцать часов встала, потребовала самовар, напилась чаю и опять легла спать, а утром, погрозив пальцем, сказала: «Озорницы, когда сукман (суконный сарафан), кресты и поклоны, тогда молиться». Послушницы поняли ее слова так, что брать подвиг можно не ранее, как после пострижения в схиму. Перед принятием схимы сестры пришли к блаженной Прасковье Ивановне за благословением.
Блаженная встала и начала вслух молиться: «Уроди, Господи, жита, пшеницы, овса, вики и лен зеленый, молодой, высокий на многая лета». При этих словах она подняла руки и сама поднялась на воздух. Слова «на многая лета» означали долгую жизнь матери Анатолии. Лен у блаженной означал молитву.
Предсказывая близкую кончину схимонахини Серафимы, Прасковья Ивановна говорила о ней: «Девушка хорошая, а вся в земличке, одна головка наружу», - и действительно, мать Серафима, внезапно заболев, вскоре умерла.
Мать Рафаила рассказывала, что за полгода до смерти своей матери она пришла к Прасковье Ивановне; блаженная стала смотреть в сторону колокольни.
- Летят, летят, вот один, за ним другой, выше, выше, - и руками прихлопнула, - еще выше!
Мать Рафаила сразу все поняла. Через полгода скончалась мать, а еще через полгода - дедушка.
Когда мать Рафаила поступила в монастырь, она постоянно опаздывала на службу. Как-то пришла она к блаженной, а та говорит:
- Девка-то хороша, да лежебока. За тебя мать молится.
Схиархимандрит Варсонофий Оптинский был переведен из Оптиной пустыни и назначен архимандритом Голутвина монастыря. Тяжело заболев, он написал письмо блаженной Прасковье Ивановне, у которой бывал и к которой имел великую веру. Это письмо принесла мать Рафаила. Когда блаженная выслушала его содержание, она только и сказала: «Триста шестьдесят пять!» Ровно через 365 дней старец скончался. Этот случай подтвердил и келейник старца, при котором был получен ответ блаженной.
Известный духовный писатель С. А. Нилус, впервые приехав в Дивеево, долго не решался посетить блаженную. Перед тем, как отправиться к ней, он долго пил чай. По дороге он надумал дать ей пятирублевый золотой. Свою встречу с блаженной он описывает так: «Вхожу на крыльцо. В сенцах меня встречает келейная блаженной, монахиня Серафима.
- Пожалуйте!
Направо от входа комнатка, вся увешанная иконами. Кто-то читает акафист, молящиеся поют припев: «Радуйся, Невесто Неневестная». Сильно пахнет ладаном, тающим от горящих свечей воском… Прямо от выхода - коридорчик, и в конце его - открытая дверь во что-то вроде зальца. Туда и повела меня мать Серафима:
- Маменька там.
Не успел я переступить порог, как слева от меня, из-за двери, с полу, что-то седое, косматое и, показалось мне, страшное как вскочит, да как помчится мимо меня бурею к выходу со словами:
- Меня за пятак не купишь! Ты бы лучше пошел да чаем горло промочил.
То была блаженная. Я был уничтожен».
Впоследствии С. А. Нилус очень почитал Прасковью Ивановну. Она предсказала ему женитьбу, когда он еще и не помышлял о том. В другой раз блаженная сказала ему: «У кого один венец, а у тебя восемь. Ведь ты повар. Повар ведь ты? Так паси ж людей, коли ты повар».
Однажды в монастырь приехал один архиерей. Блаженная ожидала, что он зайдет к ней, а он прошел к монастырскому духовенству. Она ждала его до вечера, и когда он пришел, бросилась на него с палкой и разорвала наметку. От страха он спрятался в келию матери Серафимы. Когда блаженная «воевала», то была такой грозной, что всех приводила в трепет. А на архиерея, как потом оказалось, напали мужики и избили его.
Как-то приехал к блаженной Паше иеромонах Илиодор, в миру Сергий Труфанов, из Царицына. Он пришел с крестным ходом, было много народа. Прасковья Ивановна его приняла, посадила, потом сняла с него клобук, крест, все ордена и знаки отличия - все это положила в свой сундучок и заперла, а ключ повесила к поясу. Затем велела принести ящик, положила в него лук, полила и сказала: «Лук, расти высокий…» - а сама легла спать. Он сидел, как развенчанный. Ему надо было всенощную начинать, а он встать не может. Хорошо еще, что ключи к пояску с одной стороны привязала, а спала на другом боку, так что ключи отвязали, достали все и отдали ему. Прошло несколько лет - и он снял с себя священнический сан и отказался от иноческих обетов.
Однажды приехал к блаженной епископ Гермген (Долганов) из Саратова. У него были большие неприятности - в его карету подкинули ребенка с запиской: «Твоя от твоих». Он заказал большую просфору и пришел к блаженной с вопросом, что ему делать? Она схватила просфору, бросила ее о стенку, так что та отскочила и стукнулась о перегородку, и ничего не ответила. На другой день то же. На третий день заперлась и вовсе не вышла к владыке. Что делать? Сам он, однако, так почитал блаженную, что без ее благословения уезжать не захотел, несмотря на то, что дела епархии требовали его присутствия. Тогда он послал келейника, которого она приняла и напоила чаем. Владыка спросил через него: «Что мне

Блаженная Паша Саровская (в центре) на крыльце с архимандритом Серафимом (Чичаговым) и келейницей монахиней Серафимой.
Фото 1890-х гг.

делать?» Она ответила: «Я сорок дней постилась и молилась, а тогда запели Пасху». Смысл этих слов был, по-видимому, тот, что все нынешние скорби надо достойно потер-петь, и они в свое время разрешатся благополучно. Владыка понял ее слова буквально, уехал в Саров и жил там сорок дней, постился и молился, а в это время дело его решилось.
Евдокия Ивановна Барскова, которая и в монастырь не шла и замуж не собиралась, отправилась на богомолье в Киев. На обратном пути она остановилась во Владимире у одного блаженного купца, который принимал всех странников. Наутро он позвал ее, благословил изображением Киево- Печерской Лавры и сказал:
- Иди в Дивеево, там блаженная Паша Саровская тебе путь укажет.
Как на крыльях, полетела Дуня в Дивеево, а блаженная Прасковья Ивановна во все время ее двух-недельного путешествия (а шла она пешком около трехсот верст) выходила на крыльцо, аукала и манила ручкой:
- Ау, моя капанька идет! Моя слуга идет!
В Дивеево Дуня пришла к вечеру, после всенощной, и сразу - к Прасковье Ивановне. Мать Серафима, старшая келейница блаженной, вышла и сказала:
- Уходи, девушка, уходи, мы устали; завтра придешь, завтра придешь после ранней.
Выпроводила ее за калитку, а Прасковья Ивановна «воюет»:
- Вы мою слугу гоните! Вы что мою слугу гоните? Моя слуга пришла! Моя слуга пришла!
Когда Дуня утром пришла к блаженной, она приветливо ее встретила: настелила на табуретку платков, сдунула пыль и усадила ее, стала поить чаем, угощать; так и осталась Дуня у блаженной. Прасковья Ивановна сразу доверила ей все, и старшая келейница матушка Серафима полюбила ее.
Дуня рассказывала, что блаженная была очень расположена к ней и возилась с ней, как с подружкой. Дуня нарочно подойдет к блаженной без платка, и она тут же достанет новый платок и покроет ее. А через некоторое время Дуня опять подходит к ней с непокрытой головой. Мать Серафима говорила:
- Дуся, ты так у нее все платки выманишь.
А Дуня раздавала другим.
Монахиня Александра (Траковская), будущая игумения, спросила Дуню:
- А ты не боишься блаженной?
- Не боюсь.
И только матушка Александра отошла, блаженная говорит:
- Эта - мать будет (то есть игуменией).
Когда в 1902 году колокольня монастыря была
почти достроена, архитектор нашел, что она имеет опасный наклон и угрожает падением. Работы были прекращены, что немало огорчало сестер. Но Прасковья Ивановна утешала их, говоря всем, что запрещение будет снято, колокольня достроится и на нее будут подняты колокола. Это предсказание исполнилось.
Зимой 1902 года матушка игумения Мария была тяжело больна, сестры сильно скорбели и опасались за исход болезни. Монахиня Анфия, заведующая монастырской гостиницей, вместе с другими сестрами неоднократно спрашивала Прасковью Ивановну: «Выздоровеет ли наша мать-настоятельница?» И блаженная каждый раз говорила, что ее ждет скорое выздоровление. Предсказание Прасковьи Ивановны сбылось. Несмотря на преклонный возраст, мать-настоятельница оправилась от тяжкой болезни, опасность миновала.
В 1904 году, предчувствуя близкую кончину игумении Марии Ушаковой, блаженная Паша все твердила: «Стена отваливается, стена отваливается, мать уходит, уходит мать-то!»
Игумения Мария (Ушакова) ничего не делала, никуда не ездила без благословения Прасковьи Ивановны. Следующая же игумения, Александра (Траковская), не следовала ее примеру. При постройке нового собора в Дивееве игумения Александра решила не спрашивать благословения блаженной.
Когда шел торжественный молебен на месте закладки, к Прасковье Ивановне приехала тетушка игумении - Елизавета. Она была старенькая и глухая и потому сказала послушнице блаженной, Дуне:
- Я буду спрашивать, а ты говори, что она будет отвечать, а то я не услышу.
Та согласилась.
- Мамашенька, нам собор жертвуют.
- Собор-то собор, - отвечала Прасковья Ивановна,- а я усмотрела: черемуха по углам выросла, как бы не завалили собор-то.
- Что она говорит? - спросила Елизавета.
«Что толку говорить, - подумала Дуня, -
собор-то уж закладывают», - и ответила:
- Благословляет.
Собор оставался неосвященным до 1998 года. В годы запустения на его крыше росли деревья.
Прасковья Ивановна была пострижена в схиму, но поскольку целые дни она была занята с людьми, читать правило ей было некогда, и ее келейница мать Серафима справляла и свое монашеское правило, и за Прасковью Ивановну - схимническое. В монастыре матушка Серафима имела отдельную келию, и для вида у нее была постель с периной и подушками, на которую она никогда не ложилась, а отдыхала, сидя в кресле. Они жили одним духом. И лучше было оскорбить Прасковью Ивановну, чем матушку Серафиму. Если ее оскорбишь, то к Прасковье Ивановне тогда близко не подходи.
Мать Серафима умерла от рака, болезнь была столь мучительна, что она от боли каталась по полу. Когда она скончалась, Прасковья Ивановна пришла в церковь. Сестры сразу обратили на нее внимание, поскольку в церковь она ходила редко. Блаженная сказала им: «Глупенькие, глядят на меня, а не видят, что на ней три венца», - это о матери Серафиме.
На сороковой день Прасковья Ивановна ждала, что придут священники и пропоют в ее келии панихиду. Весь вечер она ждала их, а они прошли мимо. Блаженная расстроилась и сказала с укоризной:
- Эх, попы, попы… прошли мимо… Кадилом махнуть - и то душе отрада.
Однажды келейница блаженной Параскевы Евдокия видела сон. Прекрасный дом, комната и такие большие, как их называют, итальянские окна. Окна эти открыты в сад, где висят необыкновенные золотые яблочки, прямо стучат в окна, и все везде постлано и убрано. Видит она мать Серафиму, которая говорит ей: «Вот отведу я тебя и покажу место, где Прасковья Ивановна». Тут Евдокия проснулась, подошла к Прасковье Ивановне, хотела было все рассказать, а она ей рот закрывает…
В конце XIX столетия в Саров начал ездить будущий митрополит Серафим, тогда еще блестящий гвардейский полковник Леонид Михайлович Чичагов. Послушница блаженной Прасковьи Ивановны,
Дуня, рассказывала, что когда Чичагов приехал в первый раз,

Прасковья Ивановна встретила его, посмотрела из-под ручки и говорит:
- А рукава-то ведь поповские.
Вскоре он принял священство. Прасковья Ивановна настойчиво говорила ему:
- Подавай прошение Государю, чтобы нам мощи открывали.
Чичагов стал собирать материалы, написал «Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря» и поднес ее Государю.
Когда Государь прочитал ее, то возгорелся желанием открыть святые мощи.
Несмотря на множество чудес, которые видели люди в течение семидесяти лет после преставления старца Серафима, с делом открытия его святых мощей и прославления были трудности. Рассказывали, что Государь настаивал на прославлении, но почти весь Синод был против.
В это время блаженная Прасковья Ивановна четырнадцать или пятнадцать дней постилась, ничего не ела и ослабела так, что не могла даже ходить, а ползала на четвереньках.
Как-то вечером к блаженной пришел архимандрит Серафим (Чичагов) и говорит:
- Мамашенька, отказывают нам открыть мощи.
Прасковья Ивановна сказала:
- Бери меня под руку, идем на волю.
С одной стороны ее подхватила мать Серафима, с другой - архимандрит Серафим.
- Бери железку. Копай направо - вот и мощи…
У батюшки Серафима сохранились лишь ко¬сточки. Это смущало Синод: ехать ли куда-то в лес, если нетленных мощей нет. На это одна из остававшихся в живых стариц, лично знавших преподобного, сказала тогда: «Мы кланяемся не костям, а чудесам».
Сестры говорили, будто сам преподобный явился Государю, после чего он своей властью настоял на открытии святых мощей.
Когда был решен вопрос о прославлении и открытии святых мощей, Великие князья приехали в Саров и в Дивеево, к блаженной Прасковье Ивановне. Они привезли ей шелковое платье и капор, в которые тут же и нарядили.
В то время в царской семье было четыре дочери, но мальчика-наследника не было. Великие князья ездили к преподобному молиться о даровании наследника. Прасковья Ивановна имела обычай все показывать на куклах, и тут она приготовила куклу- мальчика. Постелила ему платки мягко и высоко уложила: «Тише, тише - он спит…» Повела им показывать: «Это ваш». Великие князья в восторге подняли блаженную на руки и начали качать, а она только смеялась.
Все, что она говорила, передавали по телефону Государю, который сам приехал позже.
Евдокия Ивановна рассказывала, что мать Серафима собралась в Саров на открытие святых мощей, но вдруг сломала ногу. Прасковья Ивановна исцелила ее.
Перед приездом Государя в Дивеево блаженной объявили, что после того, как его встретят в игуменском корпусе и пропоют концерт, он оставит свиту за завтраком и придет к ней.
Когда мать Серафима с Дуней вернулись со встречи, на столе стояли сковорода картошки и холодный самовар, но Прасковья Ивановна не дала их убрать. Пока с ней воевали, из сеней донеслось: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас!» Вошла августейшая чета - Император Николай Александрович и Императрица Александра Феодоровна. Уже при них стелили ковер, убирали стол; сразу принесли горячий самовар. Все вышли, оставив царственных гостей и блаженную одних, но Государь и Государыня не могли понять, что говорит Прасковья Ивановна, и вскоре Государь вышел и сказал:
- Старшая при ней, войдите.
И беседа состоялась при келейнице.
Прасковья Ивановна предсказала царственной чете все: войну, революцию, падение престола, династии, море крови. Императрица была близка к обмороку и сказала, что не верит. Блаженная протянула ей кусок красного кумача: «Это твоему сынишке на штанишки. Когда он родится, поверишь».
Затем Прасковья Ивановна открыла комод. Вынула новую скатерть, расстелила на столе и стала класть на нее гостинцы: льняной холст своей работы, початую голову сахара, крашеные яйца, еще сахар кусками. Все это блаженная завязала в узел: очень крепко, несколькими узлами, и когда завязывала, то от усилий даже приседала. Потом дала узел в руки Царю со словами:
- Государь, неси сам. А нам дай денежку, нам надо избушку строить.
У Государя денег с собой не было. Тут же послали и принесли, и он дал ей кошелек золота, который сразу же был передан матери игумении.
Когда прощались, целовались рука в руку.
Тогда же Государь Николай Александрович сказал, что Прасковья Ивановна - истинная раба Божия. Все и везде принимали его как Царя - она одна приняла его как простого человека.
После этого со всеми серьезными вопросами Государь обращался к Прасковье Ивановне, посылал к ней Великих князей. Евдокия Ивановна говорила, что не успевал уехать один, как приезжал другой. После смерти келейницы Прасковьи Ивановны, монахини Серафимы, спрашивали все через Евдокию Ивановну. Она передавала, что Прасковья Ивановна говорила:
- Государь, сойди с престола сам.
Перед смертью она все клала поклоны перед портретом Государя. Сама она была уже не в силах делать их, и ее поднимали и опускали.
- Что ты, мамашенька, так на Государя молишься?
- Глупые! Он выше всех Царей будет!
Блаженная говорила о Государе: «Не знаю -
преподобный, не знаю - мученик».
Незадолго до смерти блаженная сняла портрет Государя и поцеловала в ножки со словами: «Миленький уже при конце…»
Игумен Серафим (Путятин) неоднократно был свидетелем того, как блаженная ставила портрет царской семьи к иконам и молилась на него, взывая: «Святые царственные мученики, молите Бога о нас!» - и горько плакала.
После визита царской семьи Саров и Дивеево посещали многие приближенные ко двору люди, и некоторых блаженная нелицеприятно обличала. Приезжал Григорий Распутин со свитой - молодыми фрейлинами. Сам он не решился войти к Прасковье Ивановне и простоял на крыльце, а когда фрейлины вышли, то Прасковья Ивановна бросилась за ними с палкой, ругаясь: «Жеребца вам стоялого!» Они только каблучками застучали.
Приезжала и Анна Вырубова. Опасаясь, что Прасковья Ивановна опять что-нибудь выкинет, прежде послали узнать, что она делает. Прасковья Ивановна сидела и связывала поясом три палки (у нее было три палки: одна называлась «тросточка», другая - «буланка», третья - забылось, как) со словами: «Ивановна, Ивановна (так она себя называла), а как будешь бить? - Да по рылу! Она весь дворец перевернула!» Важную фрейлину не допустили, сказав, что Прасковья Ивановна в дурном настроении.
В 1914 году разразилось всемирное бедствие - мировая война. «Когда она была в самом разгаре, - рассказывали дивеевские сестры С. А. Нилусу, - блаженная «маменька» Прасковья Ивановна все радуется, все в ладоши хлопает да приговаривает:
- Бог-то, Бог-то милосерд как! Разбойнички в Царство Небесное так валом и валят, так и валят!»
По прозорливости Прасковье Ивановне было известно о грядущих гонениях на Православную Церковь. Так, архиепископу Петру Звереву она предсказала «три тюрьмы». После 1918 года он трижды был арестован, несколько лет провел в заключении и умер от тифа на Соловках в 1929 году.
Иногда приходившим к ней монахиням Прасковья Ивановна говорила:
- Вон отсюда, шельмы, здесь касса!
Действительно, после разгона обители здесь находилась сберегательная касса.
Умирала блаженная тяжело и долго. С. А. Нилус так описывает свою последнюю встречу с Прасковьей Ивановной летом 1915 года:
«Когда мы вошли в комнату блаженной, и я увидал ее, то прежде всего был поражен происшедшей во всей ее внешности переменой. Это уже не была прежняя Параскева Ивановна, это была ее.тень, выходец с того света. Совершенно осунувшееся, когда-то полное, а теперь худое лицо, впалые щеки, огромные, широко раскрытые, нездешние глаза: вылитые глаза святого равноапостольного князя Владимира в васнецовском изображении Киево-Владимирского собора: тот же его взгляд, устремленный как бы поверх мира в премирное пространство, к Престолу Божию, в зрение великих тайн Господних. Жутко было смотреть на нее и вместе радостно».
Перед смертью блаженную Параскеву парализовало. Она очень страдала. Некоторые удивлялись, что такая великая раба Божия так тяжело умирает. Кому-то из сестер было открыто, что этими предсмертными страданиями она выкупала из ада души своих духовных чад.
Прасковья Ивановна умерла 22 сентября/5 октября 1915 года в возрасте около 120 лет. Когда она умирала, в Петербурге одна монахиня вышла на улицу и видела, как душа блаженной поднималась на небо.
Похоронили Прасковью Ивановну у алтаря Троицкого собора Серафимо-Дивеевского монастыря, справа от могил блаженных Натальи Дмитриевны и Пелагии Ивановны.
После кончины Прасковьи Ивановны в ее домике два года жила и принимала народ ее преемница, блаженная Мария Ивановна. Паша говорила о ней:
- Я еще сижу за станом, а другая уже снует. Она еще ходит, а потом сядет.
Когда же она благословила Марии Ивановне остаться в монастыре, сказала:
- Только в мое кресло не садись.
Келия блаженной Паши после ее смерти стала местом почитания и паломничества верующих. Вплоть до закрытия монастыря в 1927 году в келии блаженной читалась неусыпаемая Псалтирь. А. П. Тимофиевич так описывает свое посещение келии в 1926 году: «Это был небольшой одноэтажный деревянный домик с верандой под железной крышей, стоявший у самых ворот монастырской ограды… мы очутились в небольшой горнице, откуда вело трое дверей… мать Киприана ввела нас в келию блаженной Параскевы. Стены ее сплошь были увешаны образами, и что особенно привлекло наше внимание, это стоявшее посреди келии во весь рост распятие прекрасной работы.
- Перед ним особенно любила молиться блаженная, - заметила матушка, - и уж сколько ночей голубушка выстояла напролет, не спавши, сколько слез пролито, то ведает один только Господь.
Слева в углу находилась большая, покрытая пестрым одеялом кровать со множеством подушек. На кровати лежали куклы самого разнообразного вида, причем от некоторых осталось одно только туловище».
Келия блаженной Паши Саровской, стоящая у южного входа в монастырь, сохранилась до наших дней. В советское время в ней находилась сберкасса, а затем пункт раздачи детского питания. Ныне келия блаженной Параскевы возвращена монастырю.
До закрытия монастыря в 1927 году на могиле почитаемой блаженной Параскевы Ивановны непрерывно служились панихиды. В годы запустения могилы дивеевских блаженных были разорены. В 60-е годы XX века на месте могил блаженных был поставлен пивной ларек. Торговавшая в нем женщина часто видела сидящих на лавочке трех старушек, неодобрительно на нее поглядывавших и не уходивших до тех пор, пока она не уходила сама. Она точно знала, что никаких старушек на лавочке нет, но в то же время явно видела их. Вскоре женщина отказалась разливать там пиво. После этого никто не соглашался работать в этом ларьке и его пришлось убрать.

Посетивший Дивеево в 1971 году протоиерей Владимир Смирнов описал состояние святых могил так: «Прошли мимо места, где были часовенки над могилками блаженных, причем нам указали на склеп с пробитым сводом как на место погребения блаженной Параскевы (Саровской Пашеньки), используемый как место для свалки мусора и нечистот проживающими здесь людьми».
Осенью 1990 года было определено местонахождение могил у алтаря Троицкого собора. Могилы были реконструированы, на них установили кресты. В памятные дни, а с сентября 1993 года и по субботам после ранней литургии на могилах служились панихиды и литии.
В Серафимо-Дивеевском монастыре бережно хранится реликвия, переданная дожившей до возобновления церковной жизни в Дивееве монахиней Серафимой (Булгаковой), - рубашка и платье блаженной Параскевы, в которых она приступала ко причастию Святых Христовых Таин, а также часть холста ее работы и ниточки пряжи.
Известность и авторитет блаженной Паши Саровской еще при ее жизни были столь велики, что, начиная с 1904 года, о ней тысячными тиражами было напечатано несколько брошюр.
В 1910 году в литографической мастерской Серафимо-Дивеевского монастыря была выпущена цветная литография - портрет блаженной Прасковьи Ивановны.
В 2004 году келия, в которой жила блаженная Параскева, была передана монастырю. В дни празднования 250-летия со дня рождения преподобного Серафима в этом доме открылся музей блаженной старицы и истории монастыря, экспозиция которого была устроена сестрами обители.
31 июля 2004 года блаженная Параскева была причислена к лику местночтимых святых Нижегородской епархии, в октябре того же года было признано общецерковное почитание. Ныне ее честные мощи, обретенные 20 сентября 2004 года, почивают в Казанском храме Серафимо-Дивеевского монастыря вместе с мощами святых блаженных стариц Пелагии и Марии Дивеевских. Все, кто с верой просит молитвенной помощи у великой рабы Божией, непременно получают ее, благодаря о том Господа и Его блаженную избранницу.
Память блж. Параскевы 5 октября.
(Текст взят с книги «Жития святых, новомучеников и исповедников Земли Нижегородской», авторы архимандрит Тихон (Затекин), О.В. Дегтева).

Параскева Дивеевская (Паша Саровская, 1795-1915).
[статья из серии по истории пророчеств].

Письмо:
«Тамара Николаевна, недавно прочитала пророчество Параскевы Дивеевской:
«Ещё 1 августа 1903 года святая предрекла Царю и Царице страшную участь: «быть убитыми вместе с детьми через 15 лет».
Так и произошло.
«Далее, – сказала святая, – вместе с тобою будут замучены четверо твоих слуг. За каждого убиенного из 11-ти человек Господь кладёт по 10 лет. За Твою Семью – семь человек, вынь да положь – дьявол будет ходить по России. А за каждого из Твоих слуг Господь будет через каждые десять лет перепроверять: а покаялся ли русский народ? И если не покаялся, жаль мне этот русский народ: блевотиной должен изойти, пока не закричит: «Монархию нам!»
И здесь – чем хуже, тем лучше, скорей покается. Но говорю тебе, Царь, к концу этих 110-ти лет будет Царь на Руси из твоей династии».

Ну, а теперь посчитаем:
17 июля 1918 года – официальная дата убиения Царской Семьи. Прибавьте 70 лет (семь умножить на десять), получаем 1988 год. О Царе – ни слова, ещё страна коммунистическая, но правит страной уже не Генсек. Далее пошли щелкать десятилетия, предсказанные Параскевой Дивеевской. Считайте: 88 + 10 = 98. Захоронили Семью. Не признаны останки, но Борис Ельцин, видно, знал о пророчестве: боялся: захоронили в Усыпальнице Романовых. Простой народ, мало думающий, согласился с данными экспертизы, да и какая разница для простого народа. О покаянии нет и речи, хотя в 1998 году Патриарх Алексий II громогласно призвал народ к покаянию.
Что случилось дальше?
Дефолт! Вспомните, какими тяжелыми для всех были следующие два года, до 2000-го!
Пошло следующее предсказанное десятилетие (1998 + 10 = 2008!).
О покаянии – ни слова.
Сейчас идёт третье десятилетие (2008 + 10 = 2018!).
О покаянии – ни слова.
Впереди будет последнее десятилетие: с 2018 по 2028 года. А пока, после фиксированного 2010, ещё восемь лет остаётся на мирную «блевотину». Дальше – Гражданская Война».
Что вы об этом думаете?»

Ответ:
Я знакома с данным текстом. Впервые оно появилось в ннтернете в разделе «Пророчества о России» в 2010-ом, правда, в более развёрнутом виде и называлось «Ответ рабы Божией Ирины на статью профессора богословия №», затем статья была приведёна на многих православных сайтах в сокращённом варианте.
Итак, первоначальный вариант статьи:
«Я не согласна с вашей статьёй в принципе, хотя Вы и профессор богословия. Ваше суховатая, академичная манера письма может вызывать только раздражение. Государь и Государыня как никто знали, что погибнет вся семья во исполнение Пятой Печати. Царица, как любая мать, не могла смириться с гибелью детей, чему косвенно противилась после четвертого по счёту предсказания Паши Саровской в 1903 году. Вышивая на платье разбитой в Тобольске цесаревичем куклы цветок из семи лепестков, она пять лепестков изобразила цветущими, а два лежали сорванными у основания цветка. (Эта кукла находится у меня в часовне).
Узнав из предсказаний, что их именитые родственники за рубежом способствуют их гибели в 1918 году, они велела изготовить два прекрасных медальона в форме щита, на которых были изображены лики Георга V и Вильгельма II вместе с Государем, как напоминание об их родстве. (Медальоны «застряли» в Польше).
Государь тоже попытался изменить начертанное пророками. В 1905 году, после поражения, как и было предсказано Серафимом Саровским, в русско-японской войне, собрал всех архиереев, пользуясь своим правом Главы Церкви, и спросил у них: «А что если я приму ангельский (монашеский) чин и вам патриархом стану?».
Митрополит Сергий пишет:
«И мы промолчали. Государь резко повернулся и вышел. Это был момент слабости. И был Государь покорен Воле Божией. Он знал Своё предназначение, знал, что ничего изменить нельзя и прибывал в полном смирении».
В Вашей статье написано:
«Вопрос о спасении из плена тогда не стоял, ибо нам дано было знать, что государь на это не рискнёт», и далее: «Видимо, он тогда считал свою жизнь в безопасности»…».
Какое незнание Государя!
Он всегда считал свою жизнь в безопасности. И когда снаряд из пушки Петропавловской крепости пролетел у него над головой, ранив жандарма Романова, сказав лишь перепуганным свидетелям свершившегося: «Ещё не восемнадцатый!». И когда 16 километров в одиночестве шёл в полном солдатском новом обмундировании, проверяя его на удобство, и когда брал на фронт своего больного сына, сидел с ним в окопах, ходил под снарядами… «Ещё не восемнадцатый», – был его ответ. Все знали это. Великие Князья Его осуждали за это, считая слабым и суеверным. Они же ничегошеньки не знали о многочисленных предсказаниях пророков и не догадывались о безусловной покорности Государя воле Божией.
Не надо было спасаться!!?
Временное Правительство предлагало ему, а затем Царице с детьми, выехать к родственникам за рубеж.
«Мы будем с нашим народом», – был ответ.
А теперь поставьте себя на место Царя…
Я бы бежала вперёд паровоза: какая там христоподобная жертва! Хочется предложить вам, материалы нашего сайта, там всё разъяснено и даже предугадано.
Да будет Вам известно, что ещё в 1 августа 1903 года святая пророчица Паша Саровская предрекла Царю и Царице страшную участь: быть убитыми вместе с детьми через 15 лет. Так и произошло.
«Далее, – сказала святая (три года назад она была канонизирована РПЦ), – вместе с тобою будут замучены четверо твоих слуг. За каждого убиенного из 11 человек Господь кладет по 10 лет. За Твою Семью – семь человек, вынь да положь – дьявол будет ходить по России. А за каждого из Твоих слуг Господь будет через каждые десять лет перепроверять: а покаялся ли русский народ? И если не покаялся, жаль мне этот русский народ: блевотиной должен изойти, пока не закричит: Монархию нам! И здесь – чем хуже, тем лучше, скорей покается. Но говорю тебе, Царь, к концу этих 110-ти лет будет Царь на Руси из твоей династии».
Надо добавить: и сбудутся многочисленные пророчества относительно светлого будущего нашей Родины («И всяк будет мечтать жить в этой стране»).
Ну а теперь посчитаем:
17 июля 1918 года – официальная, пока не опровергнутая даже Вами, профессор, дата убиения Царской Семьи. Прибавьте 70 лет (семь умножить на десять), получаем 1988 год. Осенью 88-го Горбачёв передаёт Громыке должность Генсека, готовясь к первым президентским выборам. Ровно 70 лет. О Царе – ни слова, ещё страна коммунистическая, но правит страной уже не Генсек. Вспомните тяжелые для всех «перестроечные» два года! До девяностого года в стране голод, карточки. Паника небольшая, но надежда на перестройку есть у людей. Далее пошли щёлкать десятилетия, предсказанные Пашей Саровской.
Считайте и вспоминайте: 88 + 10 = 98. Захоронили Семью. Не признаны останки, но Ельцин, видно, знал о пророчестве: боялся: захоронили в Усыпальнице Романовых. Простой народ, мало думающий, согласился с данными экспертизы, да и какая разница для простого народа. Не согласны были и есть монархисты, масоны и им сочувствующие. Не согласно и священноначалие. (Это – особый разговор, не для широкой публикации). О покаянии нет и речи, хотя в 1998 году Патриарх громогласно призвал народ к покаянию (см. материалы форума «Под проклятием»).
Что случилось дальше?
Дефолт! Вспомните, какими тяжёлыми для всех были следующие два года, до 2000-го! Пошло следующее предсказанное десятилетие. (1998 + 10 = 2008!) Вроде подвижки, как и в 98-м, пошли: три даты круглые совпали: 140-летие рождения Царя, десятилетие захоронения и 90-летие убиения. О Царе, как и в 98-м, заговорили. Тем более – Господь дал нам в правители лицом похожего на Царя Президента.
О покаянии – ни слова. Ой, как страшно! Началось с пустячка (для нас, грешных): Грузино-Абхазского конфликта. И понеслось по всему миру – без исключения – осуждение нашей великой Родины. Сколько было пролито в печати и в слюнях гневных речей! Прямо, скажем: разгневали Бога. Они забыли, что мы по определению третий богоизбранный народ. Что ж, получили все. Им – по делом, нам – потому что не покаялись к концу срока, данного нам Господом. Два года, как и в прошлые разы, покувыркаемся еще не кровавый понос, как обещал Серафим Саровский.
Это будет последнее десятилетие: с 2018 по 2028 года. А пока, после фиксированного 2010, ещё восемь лет остаётся на мирную «блевотину». Дальше – Гражданская Война».
* * *
Через три недели в том же 2010-ом году появилась статья Ильи Ильина «Пророчество о Конце мира блаженной Параскевы Дивеевской».
(Источник: С.А. Нилус, «Полное собрание сочинений в 6 томах», т. 4, Москва, изд-во Паломник, стр. 707-713):
«Четвёртая встреча – 30 июня 1915 года последняя встреча со 120-летней Христа ради юродивой старицей Параскевой Ивановной.
«На Петров день 1915 года мы с женой, отговевши в Саровской пустыни, были причастниками Св. Христовых Таин и в тот же день со старой приятельницей моей жены, графинею Е.П.К, в имении которой по соседству с Саровым и Дивеевым гостили, отправились на лошадях графини в Дивеев.
Не доезжая верст шести до Дивеева, на перекрёстке дорог в Дивеево и в своё имение старушка графиня, почувствовав себя утомлённой, решила отпустить нас в Дивеево одних, а самой вернуться домой. Прощаясь, она передала моей жене гостинец, который везла было для блаженной Параскевы Ивановны – сколько то в мешочке свежих огурцов и молодого картофелю. Ещё в мае графиня была в Дивееве, и тогда ей дала блаженная заказ на этот гостинец.
«Привези мне, – сказала она графине, – свежих огурчиков и молодой картошки».
В мае для этих овощей было слишком рано, а к концу июня на паровых грядах и то, и другое подрасти уже успело»…
Не без трепета переступал я порог её кельи. Когда мы вошли в комнату блаженной и я увидел её, то прежде всего был поражён происшедшей во всей её внешности переменой. Это была уже не прежняя Параскева Ивановна, это была её тень, выходец с того света. Совершенно осунувшееся, когда–то полное, а теперь худое лицо, впалые щеки, огромные, широко раскрытые, нездешние глаза, вылитые глаза св. равноапостольного Владимира в васнецовском изображении Киево-Владимирского собора: тот же его взгляд, устремленный как бы поверх мира в премирное пространство, к престолу Божию, в зрение великих тайн Господних. Жутко было смотреть на нее и вместе радостно.
На нас она даже не взглянула, устремила свой взор – показалось мне, – грозный – мимо нас, далеко за пределы её кельи. Сидела она в конце стола, в святом углу, одетая так, как я её не видывал никогда одетой: торжественной и важно, празднично – в розовый капот и с чепцом на голове. И поза её, и одежда, и весь её вид, сосредоточенно – серьёзный – всё как бы говорило моему сердцу, что этот приём её и то, что произойдёт на нём, будет последнее и наиболее значительное, что когда – либо я получал от духа великой Дивеевской блаженной. По левую руку, под локтем блаженной, находился конец довольно длинного стола, и на нём, у самой её руки, была поставлена круглая фаянсовая миска с молоком. К ней блаженная сидела боком. Прямо перед ней, под прямым углом со столом, – рукой достать – стоял диван, вчерашнее её ложе. У ручки дивана приставлены были две тоненькие ореховые палочки. Над головой блаженной висели иконы. Помолившись на иконы и поклонившись блаженной, мы сели за одним с ней столом в таком порядке: у угла стола, рядом с блаженной, села моя жена, вторым, рядом с нею, о. Иоанн, а за ним, на противоположном конце стола, третьим – я.
Не глядя на нас и как бы не обращая на нас никакого внимания, блаженная, едва мы переступили порог её кельи, быстрым движением руки отодвинула от себя миску с молоком и что-то почти беззвучно прошептала губами. Стоявшая тут же келейница так же быстро из соседней комнаты принесла и рядом с миской с молоком поставила такую же круглую белую фаянсовую миску с теми огурцами, которые накануне по приезде мы послали блаженной. Огурцы, как я заметил, были в миске разложены в порядке, а не как зря, и поверх их лежал очищенный и продольно разрезанный огурец.
«Посолить!» – опять едва слышно прошептала блаженная.
Келейница подала и рядом с миской поставила солонку.
«Ложку!»
Подана было круглая деревянная ложка.
«Отчего не серебряная?»
Деревянную переменили на серебряную. И тут же, вслед, началось нечто для меня совершенно непостижимое: сняв верхнюю половину очищенного и разрезанного огурца, блаженная испод ложки опустила в солонку и, сделав вид, что исподом этим солит, щепотью посолила огурец, стала от него откусывать беззубыми деснами по кусочку, быстро пережевывать и пережеванное бросать то в миску с молоком, то в стоявшую у её ног плевательницу. Всё это она делала попеременно и как-то необычайно быстро, точно торопясь, пока не дожевала и не доплевала и последнего кусочка обеих половинок огурца.
Я смотрел, стараясь уразуметь приточность действий блаженной, сердцем чувствовал, что весь их символизм относится ко мне, что это для меня крайне важно, чувствовал, но совершенно ничего не мог понять.
«Маменька, – решился я тут возвысить свой голос, – можно мне взять огурчика?»
Тут блаженная впервые обратилась к нам лицом (раньше сидела в профиль), взглянула на меня и довольно громко сказала:
«Можно».
«А мне, – спросила жена, – тоже можно?»
«Можно, – и прибавила, глядя на нас обоих, – вместе».
Мы поняли, что это значило, чтобы мы оба взяли один огурец и съели бы его вместе. Так мы и сделали, съев его вдвоем, как он был неочищенным и непосоленным.
Следом за нами и о. Иоанн спросил:
«А мне можно?»
«Можно», – ответила блаженная.
Ближе всех к миске с огурцами сидевшая моя жена, протянула было руку, чтобы подвинуть миску ближе к о. Иоанну, но блаженная быстро схватила одну из стоявших перед ней палочек и коснулась ею головы моей жены, делая вид, что хочет её ударить, и как бы показывая этим: не твое, мол, это дело! Жена покорно склонила под палку свою голову, и блаженная тотчас её поставила на прежнее место. О. Иоанн так огурца и не получил.
Вдруг блаженная, устремив грозный взор в сторону изголовья своего ложа, как бы увидев там кого-то для нас невидимого, схватила другую палку подлиннее и ткнула ею в том направлении, точно отгоняя или поражая этого невидимого. Затем, ставя палку на место, она обратилась к жене и сказала:
«Что же ты не вяжешь?»
«Это значит, – объяснил шепотом о. Иоанн, – что ты не молишься».
Потом, выйдя из кельи блаженной, жена моя сказала, что она до этого втайне творила молитву Иисусову, но, заинтересовавшись последним действием блаженной, внезапно её оставила. Не утаилось это от прозорливого ока блаженной: тут же заметила и обличила.
Вслед за словами: «Что ты не вяжешь?» – блаженная вдруг обернулась ко мне и жестом и выражением лица показала что-то, для нас непонятное. Жене представилось, что она этим хотела показать, что я в своих исканиях правды Божией и ее разумения хочу все – жажду познания, а я понял этот жест так, что мне угрожает или будет угрожать какая-то страшная опасность, но что она эту опасность устранила, отогнав «врага» своей палкой, а жене наказав не оставлять молитвы о муже.
После этого блаженная взяла в руки миску с огурцами и оставшиеся в ней огурцы разложила на дне её, образовав из них полный круг, и стала их считать, отсчитывая справа налево неимоверно отросшим ногтем указательного пальца правой руки. Медленно их отсчитывая по одному, она насчитала их семь, отставила миску, и тем же пальцем указывая перед собой, с какой – то торжественностью промолвила:
«Семь!»
Потом вновь с тою же серьёзностью и в том же порядке пересчитала огурцы в миске и опять также и с тем же жестом, указывая вперед, произнесла:
«Семь!»
И обратившись к нам и наклонив голову, развела руками в обе стороны жестом, показавшим нам или что она нам все открыла, или что всему пришёл конец…
Когда мы уходили от блаженной, келейница успела нам сказать, что как раз перед нашим приходом блаженная потребовала к себе наши огурцы, собственноручно отсчитала девять штук, расположила их по порядку с миске, очистила один из них, разрезала продольно и положила сверху…
Беда то в чём, символику-то её я вижу, а разуметь не разумею, хотя чувствую, что в ней для меня заключён какой-то таинственный и важный смысл. То-то мне и горе, что хочу понять, надо понять и не понимаю. Вот только дважды ею повторенное слово СЕМЬ как будто даёт какой-то ключ к загадке, а всё же я как в тёмном лесу и выбраться из него не умею.
«Семь, – сказал мне на это о. Иоанн, число священное и собою означает «ИСПОЛНЕНИЕ ВРЕМЕН».
Это слово о. Иоанна, духовника моего и блаженной, и было для меня тем озарением свыше, которого так ждала душа моя: как только произнес батюшка слово: «исполнение времён» – всё мне вдруг стало как день ясно. Понял я тут, что всё то, чего я искал и домогался как Божьего откровения об «исполнении времен», о близости явления миру антихриста и Страшного Суда Господня, все то из уст великой дивеевской прозорливицы, как из уст Божиих, и получил я, да ещё в такое для неё великое время, когда она причащением и соборованием готовилась к переходу в вечность к Отцу Небесному, во Своей власти положившему времена и сроки, установленные Им для всего мира.
«Семь, – сказал о. Иоанн, число священное и означает собою исполнение времен». Я и сам это знал давно, а пришло, однако, это толкование как ключ к символике блаженной, не мне, а иерею Бога Вышнего, который «сего же о себе не рече, но архиерей сый лету тому» как священник, и притом как общий наш с блаженной духовник. По тому же слову о. Иоанна открылось мне в словах и действиях блаженной следующее.
Провидя даром благодатного прозрения, чего именно искало от Бога мое сердце, а также и то, что Промысел Божий для утверждения в вере моей и делании приведет меня к ней, прозревая все, что должно было быть связано с моим приездом и к графине, и к ней, она наперед заказала графине доставить ей все, над чем она символически впоследствии должна была утвердить меня в моих ожиданиях и проповеди и на ожидания эти и проповедь наложить ясную для меня печать истинности, благословить и утвердить вышним благословением.
Получив огурцы, блаженная собственноручно отобрала из них девять штук, один очистила от кожи и, разрезав продольно положила его поверх остальных неочищенных. Огурец под кожей своей и мясом скрывает в семенах своих тайну жизни и потому удобен для символизирования той тайны мировой жизни, о которой я вел и веду проповедь свою доселе.
По климату Нижегородской губернии, других спелых к этому времени плодов, подходящих к данной цели не было, потому и выбраны были блаженною огурцы, созревшие к концу июня только в культурных хозяйствах, где, как у графини, были и парники, и паровые гряды. Перед нашим приходом, как бы знаменуя для моей проповеди важность и значение предстоящего свидания, блаженная, несмотря на болезнь и слабость, приоделась так, как редко и только в особо торжественных случаях одевалась, и заняла место в святом молитвенном углу. Не для меня, конечно, все это сделано блаженною, ибо я - ничто, а для освящения проповеди, получившей Божиим изволение широкое распространение в верующем мире.
При входе нашем перед блаженной стояла миска с молоком. Как только мы вошли, она ее не глядя на нас, а как бы повинуясь велению свыше, отодвинула от себя и поставила рядом с нею миску с огурцами, знаменуя тем, что нас надобно кормить не молоком, а твердою пищей сокровенных тайн Божиих.
Огурец очищенный и продольно разрезанный, положенный поверх прочих, который будто бы она ела, должен был знаменовать, что ее твердая пища познания тайн Божиих выше познания других и очищена ее преподобно – мученическим житием, и потому Божия тайна ей также открыта, как открыта внутренность во всю длину разрезанного огурца.
Требование блаженной – а«посолить» – должно было означать, что познание тайн Божиих осолено в ней, не только её житием, но Божией благодатью, т. е. разумение их дано ей от Бога свыше.
Требование серебряной ложки должно было означать, что как литургийное преподание Тайн Христовых, так и приятие осоления благодатию должно быть преподаваемо при посредстве благородного металла, а не простого дерева.
То, что блаженная не внутрь себя принимала разжеванные кусочки огурца, а выплевывала их в руку, и бросала то в миску с молоком, то в плевательницу, должно было знаменовать, что ее «твердая пища», а быть может и моя проповедь поступают в духовное питание в большинстве случаев или тем, кто духовно способен питаться только молоком, или же тем, кто изблевывает ее в попрание, как бы в плевательницу, в посмех и глумление; иными словами, что толкование Таин судеб Божиих уже не может, за исключением только лишь малого стада овец Христовых, обрести себе достойных слушания и тем не менее оно необходимо, и притом неотлагательно, спешно, подобно той быстроте с которой блаженная совершала это свое приточное действие. Недаром же сердце мое чувствовало, вопреки разуму неразумевающему, всю важность и глубину значения этих символических действий блаженной.
Данное мне затем разрешение взять огурец и съесть его вместе с женой должно было знаменовать, что и я с подружием моим приобщился к познанию тех же Таин, что и блаженная, но не в ее, однако мере, не в мере очищенного ее духовного зрения и осоления Божией благодатью. Это было показано тем, что огурец наш не был ни очищен, ни посолен.
Разрешение вкусить от трапезы блаженной было, как иерею, дано и о. Иоанну, но ему не пришлось ми воспользоваться по причинам индивидуальным и мне неведомым, быть может, просто в силу отсутствия у о. Иоанна особого интереса к вопросам этого порядка.
Жене моей блаженной преподан был урок не учительствовать: не предлагать своих услуг «освященным» – иерею – к уразумению Богооткровенных Таин.
Отгнание палкою и угроза ею некоему «невидимому» и указание жене моей молиться – «вязать» - могло знаменовать какую-то опасность, угрожавшую мне от того незримого, которого она отгнала своею силою, данною ей благодатию свыше, и молитвами моей жены. Кому известно моя деятельность по раскрытию «тайны беззакония» и обличения ее служителей, тот поймет, от кого и за что могла грозить мне опасность.
Заключительным же действием блаженной был счёт оставшихся на дне миски и расположенных в виде круга огурцов. Их оставалось ровно семь. Толкование значения этого священного числа уже было дано о. Иоанном. Значение его – «исполнение времен» - ясно и указывает на уяснение всей глубины открываемой тайны, заключающейся по приточному толкованию блаженной в том, что круг земного жития уже заключен, что времена и сроки их же положи Отец в Своей власти (Деян 1,7) уже окончились, и наступил – жест рукою – конец, что блаженной мне и было открыто.
Дважды повторенный подсчет огурцов и дважды повторенная цифра 7 могло означать, что сие истинно есть слово Божие и что вскоре Бог исполнит сие (Быт. 16,32).
Важнее всего во всем здесь изложенном было то, что по глубокой вере моей Господу Богу угодно было явить мне через великую блаженную старицу, а через меня, по слову преп. Серафима Мотовилову, - всему миру, что времена уже исполнились, что антихрист близок, что Страшный Суд Господень – «близ есть при дверех».
Два с половиною месяца спустя после великого для меня дня 30 июня 1915 года, в половине сентября того же года, великая дивеевская блаженная прозорливица, Христа ради юродивая, 120-летняя старица Параскева Ивановна, успе о Господе».

О ЧЁМ ПОВЕДАЛА ПРОРОЧИЦА
С. Нилус ошибочно относит в большей степени пророчество блаженной к себе, чем ко временам конца мира. Любое истинное пророчество имеет двойной смысл – пророчества пророков Вечного Завета возвещает о грядущих бедах, до такой степени страшных, что все другие беды человечества на их фоне кажутся ничтожными, а не только о судьбе еврейского народа, о пришествии Христа, которое считается единственным пророчеством о будущем мира в Вечном Завете. В этой связи раскрытие пророчества блаженной так, как толкует его С. Нилус, истинным не является. К понятию «толкование пророчества» нужно подходить с крайней осторожностью, и связано это с тем, что пророчества толковать невозможно, если только человек не получит Откровение от Бога о том, как надо толковать, а правильнее, как прочитать пророчество Святым Духом. Самый тяжкий грех – хула на Святого Духа, хула на пророчество, ибо такой хулой закрывается путь спасения мира и человеческих душ, живших и живущих в нем, от вечной смерти. Причем, также важно, мы не можем говорить о множественности пророчеств, ибо все христианские пророчества говорят и кричат нам об одном – о Конце мира.
Следует отличать пророчество от лжепророчеств, именуемых предсказаниями. «Ворожеи не оставляй в живых» – это заповедь Бога, данная через Моисея. «...не должен у тебя находиться...прорицатель, гадатель, ворожея, чародей, обаятель, вызывающий духов...». Пророк, движимый Духом Святым, возвещает о судьбе мира в последнем тысячелетии его существования, лжепророк своими гнусными устами говорит о том, что случится с теми или иными людьми, какие события ждут людей вскоре, или через незначительный промежуток времени. О третьем горе Апокалипсиса, космической катастрофе 8300 года от сотворения Адама свидетельствуют только пророки Вечного Завета, Иоанн Богослов, великий христианский пророк Данте Алигьери, первый свидетель Откровения Иоанна Богослова.
В ряду пророков, признаваемых христианством, самые разные, от простых людей до царственных особ, и все они, в самой различной форме говорят об одном и том же – о конце этого мира. Вольфрам фон Эшенбах и Кумская Сивилла, Данте Алигьери и Мишель Нострадамус, изумительный христианский пророк, так и не понятый никем, несмотря на огромную литературу «толкований» его катренов, пророк, определивший, не только количество лет, заключенных во «времени, времен и полувремени», но и указавший время первого горя Апокалипсиса, сокрытого в Откровении Иоанна Богослова; девица Евдокия и пророк Захария, видевший, как муж с землемерной вервью измеряет координаты Иерусалима «широту и долготу», на которых расположится Иерусалим в результате падения камня второго горя Апокалипсиса ХХХХ года; Анна пророчица и монах Мануил, видевшие начало первого горя Апокалипсиса ХХХХ года и гибель «святого города» одиннадцатой главы Откровения Иоанна Богослова.
Однако, пророческие видения и пророческие слова даются и в наше время, и именно таким даром обладала великая пророчица.
Огурцы в миске, которую принесли пророчице, лежали ни почем зря, а в определённом порядке, а самым упорядоченным в этом мире является ВРЕМЯ, и именно о нём пророчица и должна была рассказать, но её рассказа не поняли. Количество огурцов, количество времени, всего огурцов девять, следовательно, речь идёт об ЕДИНИЦАХ ИЗМЕРЕНИЯ времени, самой законченной такой единицей является тысячелетие. Более меньшие единицы например, столетия, играют роль в жизни человека, но не мира, человек может прожить столетие, более того, по книге Бытия, Бог отпустил человеку число лет жизни 120 лет, поэтому огурцы блаженной не символизируют столетия, а тысячелетия. Не могут огурцы символизировать и более длительный отрезок времени, например, 10000 лет, так как такой отрезок нелеп для пророчества, и конец даже одного 10000-летия теряется во тьме времени, тем более нелепо говорить о 90000-летнем отрезке истории. Кроме того, и это основное, в Откровении Иоанна Богослова речь идет именно о 1000-летии, именно на этот срок скован сатана. Таким образом, огурцы, это ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ, девять тысячелетий от сотворения Адама, и об этом должен догадаться С. Нилус, об этом ему намекает пророчица, зная, что он пишет о последних временах.
Согласно Вечному Завету и Откровению Иоанна Богослова, пророчествам Данте Алигьери и первого свидетеля Откровения Иоанна Богослова, нашему миру отмерено полных восемь тысяч лет от сотворения Адама, и часть девятого тысячелетия, но девятое тысячелетие будет исполнено не полностью, а только частично, вот почему девятый огурец не только почищен (тысячелетие не закончится), но и разрезан.
Необычно празднично одета блаженная, так она было одета при посещении Дивеево царской семьей, только в исключительно праздничном случае, подчеркивая этим великую необыкновенность момента.
То, что Нилус, его жена и о. Иоанн сели за столом в описанном порядке, тоже имеет таинственный смысл – дальше всех от блаженной находился Нилус, ближе всех – его жена, которая более точно истолковала мирскую часть предсказаний пророчицы, в то время как Нилус, для которого и предназначалась само пророчество находился вдалеке, как бы вдали от истины откровения.
Событие, которое происходило в келье пророчицы действительно великое, ибо пророчица открывает самую великую тайну мира, вот почему для того, что посолить («осолить») эту тайну блаженная требует серебряную ложку, чтобы придать всему, что произойдет далее поистине величественный характер.
Но пророчица солит разрезанный огурец не исподом ложки, как в первый момент, вроде бы, показалось посетителям, но щепотью. Тот разрезанный огурец, каждая часть которого представляет девятое тысячелетие от сотворения Адама, разделенное на две части – до космической катастрофы третьего горя Апокалипсиса и после, пророчица освящает, но не силой материального мира, серебряной ложкой, ибо, сила мира материального сама по себе не спасет мир, но только с помощью Божьей силы, христианства, символом которого и является сложенные в щепоть пальцы блаженной; только в христианской вере («щепоть» православного перстосложения), совместно с могучими силами техники, созданные для этой цели людьми, можно предотвратить гибель мира.
Пророчица начинает быстро откусывать поочередно от каждой части разрезанного огурца, быстро пережевывает, сплевывает в руку, и поочередно бросает пережеванное то в миску с молоком, то в плевательницу. Все это она делает чрезвычайно быстро, также, как стремительно само ВРЕМЯ, именно о времени рассказывает стремительностью движений пророчица; именно так стремительно движутся колеса в откровении Иезекииля, которые и характеризуют время. Эти странные, на первый взгляд действия блаженной имеют глубокий пророческий смысл – первая треть последнего тысячелетия жизни человечества будет решающей в борьбе за сохранение Земли и самого человечества, вот почему блаженная бросает от одной части огурца в миску с молоком, чтобы молоко сквасилось, возникла закваска, как символ новой жизни, чтобы люди, осоленные щепотью смогли увидеть «новое небо и новую землю». Но пророчица, выплевывая в руку и выбрасывая в плевательницу вторую часть огурца, рассказывает о том, что произойдет, если мир не очнется от собственного безумия, – «Бог изблюет этот мир, который исчезнет без следа».
Все эти действия произведены пророчицей с единственной целью – чтобы С. Нилус запомнил и записал всё происходящее, а сами пророческие действия предназначены для другого пророка, который, опираясь на полученное Откровение, поймёт всё происходящее в келье пророчицы 30 июня 1915 года.
Не менее удивительны и последующие действия и слова пророчицы. Если встать на сторону толкования действий и слов пророчицы С. Нилусом, возникает недоумение: да неужто блаженная совершала свое таинство пророческих действий для того, чтобы определить некие жизненные коллизии в жизни Нилусов? Если это так, то такое толкование практически ничем не отличается от толкований Апокалипсиса Иоанна Богослова, вершиной практического истолкования некоторых частей которого явились предупреждении о осаде и взятии Иерусалима римлянами, а также определения к качестве зверя 13-ой главы Нерона! Да в таком случае стоило ли вообще писать такую божественную книгу, каковой является Откровение Иоанна Богослова, чтобы спустя почти две тысячи лет после событий, которые произошли, считать эти события пророческими!
Далее блаженная, на просьбу С. Нилуса разрешает ему взять один огурец, просьбы о том, чтобы съесть этот огурец, не звучало, но на просьбу жены С. Нилуса тоже взять огурец (другой!), блаженная также дает согласие, но мгновенно добавляет, чтобы они взяли огурец вместе, т. е. съели этот огурец, что Нилусы и сделали, уничтожив таким образом, строй тысячелетий. На просьбу о. Иоанна также взять огурец блаженная дает согласие, но он огурец не получает, так как пророчица своими действиями неожиданно и стремительно не позволяет о. Иоанну взять огурец. Далее пророчица уложила оставшиеся огурцы по кругу, дважды пересчитала их, и также дважды торжественно произнесла: «Семь!».
Толкования С. Нилуса этих действий пророчицы также далеки от истинного значения. После того, как Нилусы взяли огурец, таким образом они РАЗРУШИЛИ строй тысячелетий, чего и добивалась пророчица, разрешив им взять один огурец на двоих, а съев огурец превратили огурцы из тысячелетий в ГОДЫ, семь лет. И если бы о. Иоанн взял еще один огурец, смысл второго пророчества стал бы просто непонятен, и второе пророчество не состоялось бы вообще. А оставив семь огурцов, блаженная их числом указала, что ровно СЕМЬ лет назад, 30 июня 1908 года, день в день, на Землю, в Сибирь, упал Тунгусский метеорит, вестник Бога, и такой же, но значительно больших размеров вестник Бога, в девятом тысячелетии от сотворения Адама, о котором ранее пророчествовала блаженная, принесет последнее горе Апокалипсиса 2792 года, и мир будет уничтожен. Но нужно встретить этот вестник Бога во всеоружии, о чем и показала пророчица, ткнув ореховой палочкой в сторону изголовья.
Ткнув длинной ореховой палочкой в сторону изголовья своего ложа, пророчица указала и место, куда упал Тунгусский метеорит – в православных монастырях изголовья монахов и послушников ВСЕГДА ориентированы на ВОСТОК, пророчица ткнула ореховой палочкой на восток, в Сибирь, туда, где ровно семь лет назад упал этот метеорит, предупредив о том, каким будет второе и третье горе Апокалипсиса.
Ореховых палочек у пророчицы было ДВЕ, для второго и третьего горя Апокалипсиса, пророчица требует обратить внимание на ЛЮБУЮ деталь происходящих в келье пророческих событий и явлений, будь то предметы, действия, слова или движения.
Пророк всегда говорит только конкретные вещи, он не шаман, он не говорит аллегориями, и во всех его словах или нелепых, на первых взгляд, суетливых действиях, непонятных словах и жестах, не только руками, но и телом, истинный пророк открывает Божественную истину».
[Примечание.
Автор статьи Илья Ильин является аналитиком, поэтому его исследование Вечного Завета, а также даты первого и второго горя Апокалипсиса, определённые им в Священном Писании, могут быть иными, поэтому предлагается читателю, у которого есть прилежание и старательность, определить самостоятельно эти даты.
8300 год от сотворения Адама – 2792 год от Рождества Христова, время конца мира (третье горе Апокалипсиса), изложенное в Вечном Завете, а также в творениях Иоанна Богослова, Данте Алигьери и первого свидетеля Откровения Иоанна Богослова»].
* * *

Естественно, первое «пророчество» от рабы Божией Ирины: «это будет последнее десятилетие: с 2018 по 2028 годы» имело гораздо больший успех у читателей, чем второе «пророчество» от Ильи Ильина: «2792 год от Рождества Христова, время Конца мира», так как первые даты к нам гораздо ближе по времени.

[Историческая справка.
Параскева Дивеевская (блаженная Паша Саровская, в миру – Ирина, 1795-1915), родилась в Спасском уезде Тамбовской губернии в семье крепостного крестьянина помещиков Булгиных (грамоте не обучалась). В возрасте 33-ёх лет в 1828 году вместе с мужем была продана помещикам Шмидтам. Через три года после смерти мужа, не выдержав жестоких побоев со стороны новых хозяев, бежала, жила долгое время в Саровском лесу в землянке. После отмены «крепостного права», приняла постриг с именем Параскевы.
В 1884 году пришла в Серафимо-Дивеевский монастырь. Современники отмечали: блаженная давала пророческие указания чаще всего не прямыми словами, а, иносказательно – действиями, проживая в небольшом домике слева от монастырских ворот].

К блаженной Параскеве Дивеевской в 1903 году, после канонизации преподобного Серафима Саровского, действительно, приезжали император Николай II и императрица Александра Фёдоровна.
О ней оставили свои «Воспоминания»: архимандрит Серафим (Чичагов), богословский писатель С. Нилус, игумен Серафим (князь Путятин), монахиня Серафима (Булгакова).
Данного пророчества у них – нет.
Причём князь Путятин в последний раз приезжал к ней в сентябре 1915 года, буквально за месяц до смерти блаженной.
Из его «Воспоминаний» о последней встрече:
«Великая подвижница-прозорливица, Саровская Прасковья Ивановна... предсказывала надвигающуюся на Россию грозу. Портреты Царя, Царицы и Семьи она ставила в передний угол с иконами и молилась на них наравне с иконами, взывая: «Святые Царственные мученики, молите Бога о нас».
В 1915 году, в августе, я приезжал с фронта в Москву, а затем в Саров и Дивеево, где сам лично в этом убедился. Помню, как я служил Литургию в праздник Успения Божией Матери в Дивееве, а затем прямо из церкви зашёл к старице Прасковье Ивановне, пробыв у неё больше часа, внимательно слушая её грядущие грозные предсказания, хотя выражаемые притчами, но все мы с её келейницей хорошо понимали и расшифровывали неясное. Многое она мне тогда открыла, которое я тогда понимал не так, как нужно было, в совершающихся мировых событиях.
Она мне ещё тогда сказала, что войну затеяли наши враги с целью свергнуть Царя и разорвать Россию на части. За кого сражались и на кого надеялись, те нам изменят и будут радоваться нашему горю, но радость их будет ненадолго, ибо и у самих будет то же горе.
Прозорливица при мне несколько раз целовала портреты Царя и семьи, ставила их с иконами, молясь им как святым мученикам. Потом горько заплакала. Эти иносказательные поступки понимались мною тогда, как переживаемые великие скорби Царя и Семьи, связанные с войной, ибо хотя они не были растерзаны гранатой и ранены свинцовой пулей, но их любящие сердца были истерзаны беспримерными скорбями и истекали кровью. Они были действительно бескровные мученики. Как Божия Матерь не была изъязвлена орудиями пытки, но при виде страдания Своего Божественного Сына, по слову праведного Симеона, в сердце ей прошло оружие. Затем старица взяла иконки Умиления Божией Матери, пред которой скончался преподобный Серафим, заочно благословила Государя и Семью, передала их мне и просила переслать. Благословила она иконки Государю, Государыне, Цесаревичу, Великим Княжнам Ольге, Татьяне, Марии и Анастасии, Великой Княгине Елисавете Феодоровне и А. А. Вырубовой. Просил я благословить иконку Великому Князю Николаю Николаевичу, она благословила, но не Умиления Божией Матери, а преподобного Серафима. Больше никому иконок не благословила, хотя я даже сам просил для некоторых, но мои просьбы не повлияли, так как она действовала самостоятельно. Иконки были тотчас же посланы по принадлежности, где и были получены своевременно. После этого я пробыл в Дивееве ещё несколько дней, по желанию старицы ежедневно ходя к ней, поучаясь от неё высокой духовной мудрости и запечатлевая в сердце своём многое, тогда мне ещё не понятное.
Только теперь мне представляется более ясным, как Богом было открыто этой праведнице всё грядущее грозное испытание уклонившемуся от Истины русскому народу. Непонятно было для меня тогда, почему всем, кроме Великого Князя Николая Николаевича иконки не преподобного Серафима, а Умиления Божией Матери, пред которой скончался преподобный Серафим. В настоящее время для меня это ясно: она знала, что все они кончат жизнь кончиной праведников-мучеников. Целуя портреты Царя и Семьи, прозорливица говорила, что это её родные, милые, с которыми скоро будет вместе жить. И это предсказание исполнилось. Она через месяц скончалась, перейдя в вечность, а ныне вместе с Царственными мучениками живёт в небесном тихом пристанище […]» («Воспоминания о прожитом», Париж, стр. 91-92, 1920).
* * *
Монахиня Серафима (Булгакова), жила в Серафимо-Дивеевском монастыре с конца XIX-го века, подробно описала последние две недели жизни Параскевы Дивеевской.
Поэтому, ознакомившись с текстом рабы Божией Ирины, я в разделе «Контакты» данного сайта задала ей вопросы: «Каким первоисточником Вы пользовались? Кому и когда прозорливица сказала данное пророчество? Опубликуйте Ваши автобиографические данные».
Ответа не последовало, а мне доступ на сайт был закрыт.
Так как, ещё раз повторюсь, все современники, близко знавшие блаженную, отмечали, что она давала пророческие указания чаще всего не прямыми словами, а иносказательно – действиями, то такая подробность, «как погибнет не только вся семья, но и четверо слуг», вызывает «большие» сомнения.
Кроме того, в тексте употреблены слова, которые «культурные», интеллигентные люди начала XX-го века употреблять не могли (воспитание тогда было другим). Сравните стиль письма, скажем князя Жевахова, князя Путятина, князя Булгакова, князя Долгорукова, писателей Соловьёва и Нилуса, монахини Серафимы – это были образованные люди, они не могли так писать.
Можно, конечно, предположить, мол, блаженная, заранее зная «о загнивании либерально-помещичьей интеллигенции», доверила это пророчество «представителю из рабочего или крестьянского класса», который всё записал простым народным языком. Можно, при желании, и не такое предположить в период «второго этапа Багряного Зверя» (1991-2025), только всё это блуд.
Кстати, если внимательно изучить текст, то можно заметить, стиль выражений блаженной очень похож на стиль выражений самой рабы Божия Ирины. Сравните: «И если не покаялся, жаль мне этот русский народ: блевотиной должен изойти, пока не закричит: «Монархию нам!»» и «Я бы бежала вперёд паровоза: какая там христоподобная жертва!».
Следовательно, пока не станет известно, кому Параскева Дивеевская доверила данное «пророчество» и откуда его взяла раба Божия Ирина, то следует его рассматривать, как «новодел». Если раба Божия Ирина хочет, чтобы данный текст вошёл в историю пророчеств, тогда не должно быть никаких «тайн». Она должна ответить: «Каким первоисточником она пользовалась? Кому и когда прозорливица сказала данное пророчество? Опубликовать свои автобиографические данные».
Анонимщицам в Отечественной истории пророчеств делать нечего.
* * *

Письмо – вопрос:
«На сайте «Серафимо-дивеевская тайна» сказано:
Скоро Россию ждёт небывалый рассвет, а в стране снова будет монархия, при этом идёт ссылка на блаженную Пашу Саровскую, что Вы об этом думаете?»

Ответ:
Никакого рассвета Россию в ближайшее время не ждёт, так как население пока ещё официально живёт в Российской Федерации. Сегодня в народе многие говорят: «Страна у нас разделена на две части: это Москва и всё остальное», а вот, что страна у нас разделена на три части: «Москву, Россию и всё остальное» – слышать пока ещё не приходилось. Если Россию ждёт в ближайшее время – рассвет, то встаёт законный вопрос: «Что тогда будет с Москвой, с её «высококвалифицированными» чиновниками, и со всеми остальными?»
Поэтому тому, кто это написал и ждёт небывалого рассвета, могу только посоветовать спуститься с горных небесных вершин на нашу грешную землю и перестать заниматься «блудом». Я понимаю, в период «второго этапа Багряного Зверя» (1991-2025) хочется прослыть «горячим» патриотом своего Отечества, но если уж вы начинаете «пророчествовать», то хотя бы увязывайте свои «прорицания» со «Святым Писанием».
Что касается – монархии.
В Дивееве жили две «блаженные», которые несли на себе тяжкий подвиг юродства Христа ради. Это блаженная Пелагия Ивановна Серебренникова (1809-1884), нёсшая свой подвиг по благословению самого отца Серафима Саровского (1759-1833), и преемственно сменившая её в 1883 году, блаженная Параскева Дивеевская (Паша Саровская, в миру – Ирина, 1795-1915).
Всё, что российское общество сегодня знает о них, оно знает в основном из «Летописи Серафимо-дивеевского женского монастыря», составленного архимандритом Суздальского монастыря Л.М. Чичаговым (издание 1896 года) и книг богословского писателя С.А. Нилуса (1862-1929). Любой, кто хочет более внимательно ознакомиться с данной темой, должен прочитать эти книги самостоятельно, дабы отделить «доброе зерно исторической правды от современных плевел (новоделов)».
У Сергея Нилуса о «новой династии монархов» ничего не сказано, хотя он лично неоднократно беседовал с блаженной Христа ради Параскевой Дивеевской, а также общался с монахинями монастыря, которые ежедневно помогали блаженной Пелагии Ивановне Серебренниковой нести свой подвиг (умерла за несколько лет до приезда писателя в монастырь).
Ничего на эту тему не найдём и у архимандрита Суздальского монастыря Л.М. Чичагова. Поэтому прежде, чем серьёзно начать обсуждать данную тему «небывалого рассвета» хотелось бы знать: во-первых, когда оно было произнесено, во-вторых, кто его записал и сохранил для потомков.
Если окажется, что данное пророчество «случайно» было найдено в период «второго этапа Багряного Зверя» (1991-2025), то это «новодел», который к пророчествам не имеет никакого отношения.
* * *
В 1911 году в Серафимо-дивеевском женском монастыре, побывал епископ Феофан (в миру Василий Дмитриевич Быстров, 1872-1940), там он общался с блаженной Пашей Саровской.
Позднее архиепископ, живя уже за границей, вспоминал:
«На мой вопрос: Что ждёт царственную семью?
Блаженная вдруг вскочила на скамейку и схватила портрет Государя Императора Николая II, висевший на стене, и швырнула его на пол. Затем быстро схватила портрет Государыни Императрицы Александры Федоровны и также швырнула его на пол. Затем приказала келейницам вынести портреты на чердак.
Я спросил: Что ждёт цесаревича?
Блаженная скупо ответила: Зарезан будет агнец.
Я хотел спросить о судьбе царских дочерей, но почему-то побоялся, всё ещё находясь под впечатлением увиденного.
– «Старцы» говорят вторая половина царствования Николая Александровича будет спокойной? – спросил я.
– Не верь. Они заблуждаются.
Когда я пересказывал Государю все действия блаженной, Государь стоял молча, наклонив голову. Он ни слова не сказал по поводу сообщённого мною. Ему, видимо, было очень тяжело слушать это пророчество Прозорливой. Только в самом конце он поблагодарил меня. И это провидение дивной рабы Божией, данное ей Самим Богом, сбылось через шесть лет».
Таким образом, в «Воспоминаниях» епископа также нет ни слова о небывалом рассвете и что в стране снова будет монархия.
Поэтому прежде чем обсуждать данную тему, – давайте распутаем клубок и попытаемся найти автора, не забывая, что после 1919 года Серафимо-дивеевский женский монастырь фактически был закрыт. Архив монастыря до нашего времени не сохранился. Между старым монастырём и современным лежит пропасть в 80 лет, поэтому говорить о сохранённых «сестрами» традициях, а тем более о передаваемых из уст в уста «тайнах» серьёзно нельзя.
Я занималась подобными поисками в 80-ых годах прошлого столетия, когда искала информацию: о блаженной Дунешке Чудиновской (Евдокии, 1870-1948), блаженной Пелагии (Лобачёва, 1890-1966) и о блаженном Афанасии (Сайко, Орловском Христа ради юродивом, 1887-1967). Поэтому прекрасно понимаю, что, значит, «добыть достоверную информацию» у наших старушек, ближайших соседок, тем более богословского духовного содержания. Ничего не помнят, ничего не знают, «время было такое». А ведь тогда между моими поисками и уходом из жизни прозорливцев был период в десять – двадцать лет.
Что же тогда говорить о периоде в 80 лет.
* * *

Похожие статьи